Государь принял меня, восседая на резном деревянном троне, больше похожем на стул старинной работы. Мне была предложена честь, после церемонии положенного приветствия, воссесть на пуф в трех шагах от трона, на изящных, плотных коврах, устилающих всю залу. Странным образом расцветка их напомнила мне пол в мечети моего господина в столице, невольно перед тем, как воссесть на пуф, я коснулся рукой ковров и только после этого обратил взоры на государя.
Некоторое время правитель смотрел на меня, затем начал беседу. Разговор зашел о наших общих интересах - о бумаге, которую в Самарканде делали вот уже несколько веков и качества всегда превосходного. Наши торговцы вывезли в свое время секрет ее приготовления из империи Мин, с той поры город мастеров славится еще и этим своим достославным умением. Неудивительно, что и Мухтафи требовалось немало бумаги, особенно, если вспомнить, сколь великая в городе, затерянном в скалах, библиотека, немудрено, что сюда приезжают многие мудрецы в поисках новых истин, ученые, в стремлении расширить свои познания и поэты, желающие обессмертить свое имя. Ведь Либерия эта почти без происшествий дожила до наших дней с времен Заратустры - согласно легенде, именно в те времена ее и основали, при первых правителях города-государства.
Государь говорил, я кивал охотно, не краснея. Несмотря на усобицу, терзавшую Туран уже два года, мы продолжали продавать бумагу, да и не только ее, чеканные изделия, керамику, посуду, все, что помогло пережить лихолетье, справиться с врагами, восстановить порядок в изнемогающем государстве. Неудивительно, что караваны неизменно отправлялись в путь, пусть сейчас и в сопровождении изрядного количества стражей, сорванных с мест. Но и они понимали, сколь важны для нас торговые пути, именно по ним нам идет все необходимое для преодоления тяжких лет.
Я подтвердил, что из Самарканда после середины февраля выйдет караван, небольшой, в тридцать возов, шесть из которых войдут в Мухтафи со всем, им необходимым, оплата, как всегда, золотом и серебром. Государь поблагодарил меня и неожиданно поднялся, давая понять, что беседа наша окончена. Я вскочил следом, растерянный, не понимающий, что происходит, взволнованный уже самим стремительным окончанием разговора, правитель Мухтафи кивнул мне, разрешая удалиться.
- Государь, прошу вас, всего одна просьба, - дерзновенно осмелился я возразить правителю. Тот изумленно воззрился на меня. - Речь пойдет о необходимости для брата вашего, султана Мухаммада Тарагая...
- Я выслушаю ее позже, - изволил ответствовать государь. - День и час вам сообщат.
И в сопровождении стражей вышел из залы, оставив меня, раскрасневшегося выходкой, терзаться сомнениями в одиночестве.
Еще некоторое время я постоял, бессмысленно глядя на затворившуюся дверь, после чего вышел, доплелся до своих покоев, совершенно не представляя, что делать. Будущее затянулось тучами, я понимал, что мою просьбу сразу не выполнить, попросту невозможно это сделать, но и не ожидал, что ее не станут рассматривать вовсе или перенесут на неопределенный срок. Хотя мог бы и предположить, ведь когда-то отец господина моего послал в Мухтафи своего доверенного советника с подобной моей просьбой, советник прождал встречи с правителем Мухтафи два месяца. Но у меня не было такого количества времени! И как дать понять государю, я не имел ни малейшего представления. Зачем-то спросил об этом Селима, но тот тоже не придумал и малейшего совета. Растерянно я бродил по комнатам, пока не решил пройтись в город, мыслями находясь в терзаемой усобицами отчизне.
Все началось два года назад, когда старший сын моего господина, Абд аль-Латиф, недостойный поминания, затеял распрю со своим отцом. Успешный поход, в котором тот принимал участие, как полноправный полководец, привел нечестивого к наигнуснейшему. Поднять руку на отца. Абд аль-Латиф, жестокий бессмысленно и беспощадный к своим и чужим, воспротивился своему достойнейшему месту возле моего господина. Осыпаемый дарами сызмальства, пусть и отлученный от столицы, но воспитываемый достойным человеком, постепенно он обособился и озлобился. Не знавший ни притеснений, ни лишений, старший сын сговорился с подлыми людьми, объявил о лишении отца права на султанский престол, переложив все на себя, и выступил в поход. Правитель Турана долго пытался урезонить сына, говорить с ним и лично и через переговорщиков, увы, напрасно. В начале месяца войско моего господина потерпело чудовищное поражение от скопищ Абд аль-Латифа. Удивительное дело, сколь странно воспринял государь сие событие. Он улыбнулся чему-то и произнес несколько слов о том, что, может, оно и к лучшему, его сын сейчас образумится и станет более сговорчивым.