У Евгения Ждана плакальщиков имелось полторы сотни, их холили и лелеяли, как, впрочем, и повсеместно на Авроре. Столькими же обладала его жена, и Добрая сестра Искра Паулина. А вот у Антона Неграша их было никак не меньше полутысячи, но, может, это всего лишь сплетни. Плакальщиков владыки никто не видел, они находились постоянно где-то во дворце бога-императора, куда доступ простым, да и непростым смертным был заказан, и откуда выбраться тоже представлялось затруднительным, если вообще возможным. Неграш старательно хранил свои секреты, а их у старика имелось предостаточно, недаром он фактически управлял жизнью каждого землянина. Неудивительно, что умирать он очень не хотел, ибо всякая смерть, а последняя с ним случилась сорок лет назад во время аварии геликоптера, влекла за собой поднятие той плотной завесы тайны над его работой, связями, услугами и требованиями, ради которых он и жил и которыми он буквально опутал известную часть галактики. Вот и плакальщики Неграша жили, а может, и умирали, совершенно отрезанные от мира, миром этим напрочь позабытые.
Равно как и те, кто работал на старшего сына властителя - Юлия. Странно, но об этом человеке известно было столь мало, что многие подданные Неграша и вовсе не ведали о его существовании. Сам Юлий так же жил затворником, практически ни с кем не общаясь и очень редко выбираясь из своей крепости. Когда я спросил у Веры, знает ли она, чем тот занимается, моя половинка улыбнулась недобро:
- Боится, - ответила она, не задумываясь. А когда я попросил пояснить, продолжила: - Странный он. Боится умирать, считает, будто это ему сильно повредит. Дескать, его тонкое мышление творческой личности вконец расстроится, и Юлий не сможет написать свой знаменитый "абсолютный роман", долженствующий побить лучшие творения современных машин, над которым он корпит уже сорок лет и который, по слухам, не продвинулся дальше первой главы. А то и вовсе дальше первого предложения.
Я попросил уточнить, но Вера больше ничего рассказать не могла. Потому вернулась к рассказу о себе.
Когда в прошлый раз Ждан умер, она вычитывала его вместе с еще сорока девятью плакальщиками. Евгений отличался поразительной мнительностью и памятливостью, боялся примет, в которые какой смысл верить бессмертному? И в то же время постоянно подводил итог жизни, внося в анналы новые и новые штрихи к своему портрету. Иногда придирчиво пересматривал и корректировал не нравившееся, а потом заставлял плакальщиков вспоминать его при нем же самом, выискивая недочеты в созданным им самим образе. Плакальщики знакомились с этой безграничной базой данных и, просматривая ее, воспроизводили в собственном сознании - именно таким образом создавая все новые и новые версии Евгения Ждана, приближая того к некоему непостижимому ничьему разуму идеалу, к которому муж старшей дочери Неграша так стремился.
- Это страшно выморочно, - не раз повторила Вера. - Все эти мысли, чувства, ощущения чужого человека, я буквально становилась Жданом, потом спохватывалась, а после снова возвращалась к вычитке. Потом сменялась. Но уже не могла ни о чем больше думать, пока ритуал не заканчивался. С ужасом жду следующего, хорошо, хоть в этот раз меня не пригласили вычитывать. Так быстро я бы не потянула.
- Ты просто вымоталась, - произнес я, просто чтоб заполнить паузу. Вера подняла на меня глаза.
- Я домой хочу, - просто сказала она.
Я не представлял, как мог ей помочь. Как мог забрать с планеты, не вызвав всеобщей тревоги, как сумел бы спрятать на Земле. Ведь я кинулся на Аврору, руководствуясь лишь шальными мыслями о помощи, не подготовив ни одного пути возвращения, будто все это появилось бы само по себе, стоило нам встретиться. Но вот мы свиделись, общаемся, целуемся, а дальше что? Не представляю. И как сказать об этом Вере? Тоже неизвестно. И полагаться на очередной авось невозможно. Надо что-то придумывать.