В дверях, прислонившись к косяку, стоял Ромка - четырнадцатилетний сын. Глаза подростка смотрели зло, колюче, пронизывающе.
- Ты? - рухнул на стул потрясённый отец. - Ты?
Рома шагнул в столовую и поглядел на родителей с вызовом.
- Хотел разузнать, что за ужасы таятся в булочке с мясом, - объявил он. - Решил проэкспериментировать.
- Вот так оно и случается, - горько заметил Николай. - Растишь его, воспитываешь, а он... гамбургеры отцу подсовывает. Экспериментатор. Может быть, ты и кока-колу пьёшь?
- Если бы нашёл - обязательно выпил, - сказал сын. - Это же всего-навсего лимонад.
- Дурак ты, - обречённо произнёс отец. - Это не просто лимонад. И не просто булочка с котлетой. Гамбургер - могучий эзотерический символ, несущий в себе колоссальный заряд негативной энергии, росток зла, начало гибели души...
Ромка сморщился, как от головной боли:
- Папа, что за чушь ты несёшь? Какая нафиг эзотерика в говяжьем фарше? Между прочим, это не гамбургер, а чизбургер. Он же с сыром! Таких простых вещей не знаешь, а ещё купец...
- Ты как разговариваешь с отцом? - гаркнул Николай и поднялся на ноги. Жена снова заплакала, решив, что сейчас произойдёт нечто страшное. - Яйца курицу не учат! Начал с гамбургеров, а кончишь дружбой с гомиками!
- С чизбургеров! - отозвался сын. - А с гомиками я и так дружу. В нашем классе двое парней нетрадиционной ориентации. Они, конечно, не говорят, но я всё знаю... И многие ребята знают...
Николай выпучил глаза. Подобное выходило за рамки его разумения.
- Боже милостивый! - простонал он. - Мой сын - либераст! Он якшается с гомосексуалистами! Ну, давай, добивай папу. Ты ещё и атеистом стал, верно?
- Не совсем. Скорее, агностиком. Я за свободу совести. Пусть каждый верит, во что хочет, лишь бы другим не мешать. И, кстати, о гомосексуализме: твой любимый Чайковский тоже был педерастом, но ты же его слушаешь...
- Ложь! Выдумка подрывных служб Запада, пытающихся дискредитировать нашу великую культуру!
Рома с деланно безразличным видом пожал плечами. Николай заметался по комнате, словно тигр по вольеру. Жена и сын молча следили за его манипуляциями.
- Откуда в тебе эта пиндосская гадость? - возопил наконец глава семьи, остановившись перед книжным шкафом, где сверкали золочёными переплётами полные собрания сочинений русских классиков. - Смотри! Тут хранятся величайшие сокровища духа! Весь Достоевский! Весь Пушкин! Жития святых! И такие богатства ты променял на американскую жрачку!
- Ты сам хоть раз заглядывал в эти сокровища? - отпарировал Ромка. - Тебе лишь бы пункты набирать. Да и Пушкин твой урезанный, выхолощенный. А я читал!
- Мне не нужно туда заглядывать, - побагровел Николай. - Я литературу ещё в школе проходил! Постой! - он глянул на сына с утроенным подозрением. - Что ты читал? Где ты читал?
Рома торжествующе усмехнулся:
- В информационной сети.
- Такого в сети быть не может!
- В официальной, конечно, не может. Но если снять блокаду...
Сердце Николая Добронравова нехорошо стукнуло.
- Сынок, - произнёс он дрожащим голосом, - ты нелегально перешёл государственную цифровую границу?
Рома ничего не ответил, только демонстративно сложил руки на груди. Николай тяжело опёрся кулаками на стол и тупо уставился на тарелку с булочками.
- Вот так, мать, - процедил он. - Сколько сил, трудов, средств... Я-то надеялся, что наш сын вырастет высокодуховным человеком, нравственной личностью... А он, оказывается, атеист, либераст и цифровой взломщик. Поздравляю, Настасья.
- Па, всё это глупости, - попытался Рома успокоить отца. - И чизбургеры не важны... Гораздо важнее свобода. А её-то у нас нет. Есть только разукрашенная потреблевотина...
Николай искоса глянул на сына, и Ромка замолк. Целую минуту в столовой царила тишина. Затем Добронравов-старший выпрямился и сказал треснувшим, сиплым голосом:
- Я должен поговорить с наставником.
Сын ничего не ответил, только переступил с ноги на ногу, а Настя слабо позвала:
- Коленька, погоди...
Но Николай, не обернувшись, решительным шагом поднялся по витой лестнице в светёлку. Жена и сын остались в столовой.
- Открыть и войти в систему, - скомандовал он негромко и запер за собой дверь.
Трёхмерный экран, возникший над письменным столом, замерцал прихотливой радугой лазерных лучей. Через минуту слухогляд просигналил обычное "к работе готов". Добронравов сел за стол и несколько мгновений смотрел на висящие перед глазами объёмные символы, не решаясь сделать то, ради чего пришёл. Он даже полез в стол за сигаретами, забыв, что бросил курить два года назад. Ничего не обнаружив, он плюнул в пустой ящик и чётко произнёс: