— Сбрей усы, — сказала она, — Зачем?
— И курить брось.
— Почему?
— Нехорошо пахнет дымом этим, перегаром.
Две темные фигуры показались на улице — Фелька и Олимпа. Асташонка с ними не было. И это огорчило Агату, а потом обрадовало. Фелька и Олимпа подошли и сели.
— Добрый вечер, — сказала Олимпа.
Зыгмусь остался сидеть, держа руку Агаты, только оторвал от ее плеча голову. Разговор долго не клеился. Наконец Зыгмусь произнес:
— Обобрал груши, Фелька?
Голос у него был беспокойный, возбужденный.
— Не все. А ты?
— Тоже. Да мне и обирать-то, считай, нечего. Гусеницы, будь они неладны, весной весь сад обожрали.
Возбуждение его проходило, голос с каждым словом становился ровнее. Агата вздохнула, приняла руку. Зыгмусь хотел ее удержать, но встретил сопротивление. Оглянулся на Фельку — Олимпа сидела подле него без движения. Однако заметил — Фелька с отсутствующим видом гладил ее руку.
— Где ж Асташонка девали? — ревниво спросил Зыгмусь Чухревич.
— Пристал к конпании.
Снова защемило у Агаты сердце. «Зачем он вспоминает про Асташонка? Бесчувственный! А может, нарочно? Да где там нарочно: если б и захотел уязвить — ума не хватит».
— Надо идти, — сказала Олимпа.
Встала и попрощалась с Агатой и Зыгмусем. Ушли с Фелькой под руку. Ночь молчала, расчищая небо от хмари. Проклюнулись звезды, резче проступали очертания садов и хат. Агата встала. Зыгмусь взял ее под руку. Постояли так, и он сказал:
— Завтра отаву свозить буду.
Ей хотелось сесть снова, но так, чтобы он усадил ее. А он стоял, осторожно касаясь ее руки. Тогда она зло заговорила:
— Отаву завтра свозить?
— Ага.
— А груш в саду мало?
— Совсем мало.
— Гусеницы объели?
— Ага, чтоб они подохли.
Он проводил ее до сеней. В сенях долго целовал, сосредоточенно и осторожно, пока не застучал воротами Фелька. Прежде чем уйти, поговорил еще с Фелькой во дворе. Выждав, пока Фелька уляжется спать в чулане, Агата снова вышла на улицу. Молодежь расходилась. Девчата перешептывались, и неясный шепот их далеко был слышен в чуткой тишине сентябрьской ночи. Слышался там и веселый голос Асташонка. Агата нарочно громко кашлянула и обождала. Он, скорее всего, услышал, но не подошел. Агата села на лавочку и ждала, пока все не разбрелись. Асташонок тоже исчез. Все стихло. Хоть бы Зыгмонт Чухревич вернулся! Агата заперла ворота и пошла спать в сарай на клевер. Долго не могла уснуть, чесала под мышками, поправляла под головою подушку.
Стрекотали в клеверном сене кузнечики, и за плотной стенкой из смолистого горбыля часто вздыхала стельная корова.
Земля мелко рассыпалась под плугом и приятно холодила босые ноги. Младенческая улыбка блеклого солнца ласкала округу. В поле пахло бульбой. Порезанная плугом ботва выглядывала из борозды.
Руки у Агаты были в земле. Лицо скрыто под платком. Фелька сдержанно пошутил:
— Что ты этой загары боишься, закуталась — не продохнуть. От теперешнего солнца, загары не будет.
Агата бросила в корзину пару бульбин и, не поднимая головы, ответила:
— А-а… Тебе-то не все ли равно, легко мне дышать или тяжко?
И подумала, что Фельке может не понравиться такой ее ворчливый ответ. Посмотрела на него с улыбкой. Но улыбка была скрыта под платком, и Фелька увидел одни глаза. Агата сказала:
— На переносицу шибко веснушки от солнца садятся.
— Так переносица-то у тебя как раз на солнце.
Фелька запрягал лошадь, развязывал узлы на постромках, обтирал руки о галифе. Острым камнем соскреб землю с плуга. Ласково сказал Агате:
— Найму копальщиков, да дня за три и управимся. Что мы тут будем с тобой ковыряться. — Потом, немного выждав: — Бросай, хватит горб ломать, все равно этих двух борозд до вечера не выберешь.
— Зачем же ты распахал столько?
— Полежат до завтра, лихо их не возьмет… Видел утром Зыгмуся.
— Ну и что, что видел?
— Рад… Очень рад… Он тебе будет хорошим мужем… На руках тебя будет носить.
— Почему это меня?
— А он хвастал, что у вас уже все сговорено.
— Прежде времени он к тебе в свояки записался, дурень, кот мартовский. А ты и обрадовался…
— Мне что, по мне — как знаешь. Я в чужие дела не лезу.
— Как бы не так! Будто я не вижу, как ты меня с ним сводишь. Хочешь жениться, так чтоб я тебе помехой не была?