Он подошел к столу, глянул в женино лицо. Он часто пытался представить ее себе прежней, молодою. И не мог. Давно уже она замужем за ним. Лицо ее давно стало блекнуть и стареть. И лишь тогда становилось юным, девичьим, если радость какая-нибудь оживляла его. Тогда глаза ее светились огнями, исчезала с лица надоевшая и постылая неизбывностью своею озабоченность.
Когда-то, в совсем еще молодые годы, когда он был лихим цимбалистом, она была стыдливою и тихою. Первые свидания еще и теперь волновали ею. Сколько раз он, живя с нею, вспоминал то время. Она глядела обычно в одну точку, куда-то сквозь все, что было перед глазами, далеко-далече, и надолго ложилась на лицо ее задумчивая улыбка…
— Помнишь, как ты ко мне бежала через луговину, убегая от канпании?
Она переводила глаза на него, сохраняя на лице ту всегда волнующую его улыбку.
— А я кричал тебе: «Быстрей, быстрей, догонят!» Помнишь?
Может, почувствовав сейчас пристальный взгляд его, она поднимает на него глаза. Что-то негаданное, нежданное завладевает ее мыслями, отвлекает от неинтересной работы. Она даже немного отодвигает от себя сметанную с полотном кудель и опускает глаза долу. Настроение это передается и Амиле. Втроем они молчат. То ли думы, то ли мечты полонили их. Думы — как бездумность. Это длится долго. Над дверью едва живут неровным стуком своим старинные, может, дедовские еще ходики. Вдруг начинает плакать меньшой Амилин сын. Амиля бросается к люльке баюкать его. Снова колыбельная льется за окна, а там ее подхватывают дубы и переносят в свою дубраву. Там она тонет в ровной песне ветра. Ветер спешит своей дорогой.
Старые Андреевы цимбалы висят в кладовке напротив оконца без стекол. Ветру, если он с этой стороны, удобно каждый раз перебирать запыленные струны их. Цимбалы и теперь звенят тихим звоном.
— Цимбалы звенят, — говорит Андрею жена, мечтательно глядя на вершины дубов над стрехою.
Они выходят из хаты, в ясную ночь. Осень спит в блеске земли под серебром неба. Дубы гудят.
Вдвоем они стоят на улице. Ни о чем не хочется говорить, а только думать бездумно.
— Лихой малый, не дает Амиле покоя никогда, — говорит она, оглядываясь на хату.
— Тут недавно был Бушмар, я ему все сказал, а он слушал, — говорит он.
— Ну? — удивляется она.
Снова они молчат. В хате стихла колыбельная. Амиля выбегает в ночь. Втроем они стоят.
— Цимбалы звенят, — прислушивается Амиля.
— Пускай хлопцы подрастают, — смеется Андрей.
Ночь.
Винценты едва перемогал свои страхи. Теперь его не донимала уже ни тоска, ни какое-нибудь очень сильное желание, а была только злоба. Старший сын в начале зимы совсем убрался из хаты, чуть даже не отрекся от батьки за его дурное упрямство. Сам присоседился неподалеку, хаты через четыре. К весне половина деревни шла на снос, все переделывалось, менялось. Хлопец не отступал от всех. Несколько хозяев остались отщепенцами, и Винценты с ними. Благо поле было в самом углу, за дубняком, даже на отшибе немного. Меньшой сын старого Винценты той зимой женился и упорно держался отца.
Винценты больше не совал носа на Бушмаров хутор. Он боялся одного: чтоб Галена ничего не сказала Бушмару про него. Бушмар лютый человек, он может, подкараулив где-нибудь, одной затрещиной лишить навек здоровья, а то и вовсе душу вытряхнуть. Одно только тешило сердце и успокаивало Винценты: слухи шли по всей округе, что у Бушмара в хате нелады. Скандалов нету (Галена не такая женщина, чтоб допустить этакую срамоту), но Бушмар возненавидел ее. Хотя, может, и не возненавидел, не может Бушмар Галену возненавидеть, однако ж и не будет она больше слишком любой ему. Потому как она только нравится ему, а душой от него далека. Она уже рвется оттуда, от него, тяжелого человека. Она в люди рвется. Он сам чувствует далекость свою от нее, так же, как от всех. Как в тот сумасшедший вечер, когда только явился он домой, не повернула жизнь на доброе, так оно и дальше пошло. Может быть, тут и не виноват никто из них…
Винценты гонит от себя свою тревогу.
Но Бушмар однажды таки подстерег Винценты.
Пасмурный день. Снег синеет у леса. Винценты выбирается на дорогу с вязанкой хвороста. Валенки его мокры, ногами он едва загребает по сырому снегу.
— Стой, Винценты, — окликнул Бушмар.