— Ну и хозяйка же ты! Да у тебя мышей в соломе больше, чем жита. Не успел я пошевелить снопы, а оттуда мыши как посыплются: две стаи впереди, а которые поменьше — сзади. Как дали стрекача…
Она захохотала и пролила из ложки на стол. Захохотал и он.
— Кота же нет, так и мыши, — оправдывалась Олечка.
— А что у тебя есть? Нет ни кота, ни собаки, ни петуха. Даже паука подходящего нет. Вон там в пуне один висит на паутинке, крохотный, худой, все ребра на виду. Восемь ребер я нащупал, а девятого так и не нашел. А он пищит, лягается…
Олечка расхохоталась до слез. Больше она уже не могла есть. Смеялся и он. Быть может, в эту минуту в Олечкину хату впервые влетело счастье и начало вить себе гнездо.
Всю вторую половину дня и до самого вечера снова стучал цеп на току. Уже смеркалось, когда Олечка неожиданно что-то вспомнила и не без тревоги полезла на чердак. Легко и ловко взобралась под крышу и, подняв голову, начала заглядывать во все углы. Наконец она радостно улыбнулась, готовая воскликнуть: «Слава тебе, боже!» На самом верху, на одном из стропил, висел забытый, покрытый пылью кусочек сухой колбасы. Суковатой палкой она сорвала его, схватила и помчалась на сеновал.
— Слушай, довольно тебе бухать цепом. Темно уже. Знаешь что? Видишь? Это же я совсем забыла, что остался кусок колбасы. На съешь.
— А ты сама?
— Ты намолотился.
— Не буду есть.
— Тогда я тебе на ужин спрячу.
И ушла. А ему — хоть ты плачь. Уж очень захотелось этой колбасы. Он даже выглянул на двор: может, она пошутила и стоит там, ждет его? Но ей было не до шуток. Новая забота. Она уже выходила на улицу, чтобы встретить и забрать из стада свою корову.
Кастусь вошел в хату усталый, разбитый, плечи и руки его ныли от цепа. Он сел на лавку и увидел лежащий на столе кусок колбасы. Посмотрел в окно: нет ли ее поблизости, повертел колбасу в руках, отломил немножечко и попробовал. Что же он делает? Она же заметит, и ему будет стыдно перед ней. Смущенно оглядываясь, он вдруг увидел на краю стола немецкое золото. «Вот же напасть, пропади он пропадом! Намучился я с этим немцем! И отца похоронил…»
Острая боль сдавила ему грудь. Он вышел на двор. Начал моросить дождь, должно быть, на всю ночь. Он собрал в охапку последнее сено и пошел давать лошадям. Олечка загнала во двор корову и вернулась в хату за подойником. Колбаса лежала на столе. Олечка отломила малость и положила в рот. Как приятно жевать колбасу! Она так давно не ела вкусного. А что, если он заметит? Это же оставлено для него. Ведь он весь день молотил, а она так себе — крутилась возле хаты. Как пойманный вор, она тихонько отодвинула колбасу и пошла доить корову. Он стоял сбоку и наблюдал за ее работой.
— А кто же тебе под жито вспахал?
— Я сама.
Об этом он не подумал. Какая же она все-таки молодец! Пахота в его представлении неизменно связывалась с образом сильного, здорового мужчины. Когда они пришли в хату и зажгли огонь, никто из них не хотел есть колбасу.
— Ты же молотил целый день!
— А ты, может, целый месяц пахала!
Колбаса так и осталась на столе, и лишь наутро они съели ее вдвоем, откусывая, как сговорившись, хлеба побольше, а колбасы поменьше, чтобы продлить удовольствие.
Три дня лил дождь. Кастусь только тем и занимался, что по утрам молотил, а перед вечером накашивал лошадям травы на ночь. На четвертый день подул ветер, и серая завеса осеннего неба растаяла в вышине. Ночью ярко загорелись звезды, и начались дни тихого солнца и желтых листьев на деревьях и под деревьями. «Может, я рассеял жито и не очень мерно, зато забороновал хорошо. Зерно в земле, должно взойти». Так думал он. И на душе у него было легко: он же закончил такую важную работу! «А теперь скоро, может, придется и ехать куда-нибудь». И он принялся откармливать в дорогу свою лошадь. Он возился с лошадьми днем и ночью. То приносил им траву, то водил их на лужайку. Наконец, снова наступила счастливая минута. Олечка сказала ему:
— Может, ты мне поможешь на зиму дров навозить?
Надо полагать, она чувствовала его тревогу перед неизвестным будущим. Порой ее охватывало раздумье. Она думала о нем и жалела его. Возможно, в ней уже формировалась женская душа, отзывчивая к чужому горю. Ей радостно было видеть, как он оживился, найдя причину остаться здесь еще на некоторое время. Она понимала его без слов. И это началось раньше, чем он научился угадывать ее мысли и желания.