Каждый день они ездили в лес. Вот уже и заморозки. Речка у берегов покрылась ледком, вода в ней стала чистая, и в лучах солнца всюду просвечивалось дно. Это были дни последних печалей Кастуся Лукашевича. Раньше тоска врывалась в него внезапно. Теперь же все в прошлом: боль души притупилась, время лечило душу. Тоска по отцу, по родным местам, по всему, что утрачено и что вернуть уже не было никакой надежды, постепенно уменьшалась, покидая за собой лишь легкую грусть. В его душе уже появлялись первые признаки того, что здесь, в этом уголке, он находит утешение.
Дни были ясные и морозные. Тихая поздняя осень. И эта тишина успокаивала Кастуся. Здесь, в этом уголке, как бы слилось воедино все то, к чему он привык в детстве. Вдали синели леса. Огромные деревья росли при дорогах, и чем выше они поднимались, тем выше казалось небо. Мерзла и никла трава, но над водой она была еще зеленая и торчала из прибрежного льда. С диких груш на межах и выгонах сорванная ветром слетала почерневшая листва. Камень у дороги обрастал мохом, ночью в пуще слышен был волк, грохот колес широко разносился по замерзшей земле, каждый день на востоке и западе небо долго пылало чудным заревом, и каждую ночь сияли трепетные, яркие звезды.
В эти ночи Кастусь не мог заснуть крепко и глубоко, как бывало прежде. Но уже не печаль, не кручина, а хозяйская забота подкрадывалась к нему в эти ночи. Он поднимал голову и припадал лицом к окну. До рассвета еще далеко. Осенние ночи долгие. И несколько раз ночью он выходил и слушал, едят ли лошади. Хорошо ела лишь одна лошадь, его. Олечкина же была слишком стара. Стертыми зубами она сдавливала сено в мокрый комок и, утомившись, стояла над ним. Кастусь подкладывал ей свежего сена и уходил досыпать остаток ночи, но спалось ему плохо, и он часто поднимался. Душа его чувствовала и видели глаза красоту звездной ночи и погожей осени, но бремя недетских забот и ранняя самостоятельность закаляли его, и он мужал, не предаваясь настроениям, а вбирая всю полноту жизни такой, какова она есть. Это спасало его от тех болезненных вспышек, которые могут навек искалечить юное существо. Чувство благополучия овладело и Олечкой, и по ночам она безмятежно спала и вставала лишь тогда, когда начинала брезжить заря. При лучине они готовились на рассвете выехать в лес. Дрова возили на лошади Кастуся. Олечкина никак не поправлялась, а худела все больше. Однажды Олечка сказала:
— Отец мой говорил, что надо заменить коня.
— Я тебе его заменю, — ответил Кастусь, и для нее это были не пустые слова. Она доверяла ему, и незаметно, день за днем, вырастал его авторитет.
В скором времени все углы Олечкиного двора были завалены хворостом и тонким сухостоем. Топлива на зиму было заготовлено достаточно. Но что это были за дрова! Когда вывозили из лесу последний воз, Кастусь приметил в чащобе, в стороне от дороги, большую высохшую сосну.
— Я ее ночью спилю и за две ночи перевезу. Вот это будут дрова настоящие! На самые морозы, да и хлеб печь. А из толстого комля поставлю верею в ворота, а то двор не закрывается.
— Но как же ее спилить? Лесник услышит.
— Не услышит. Надо выше пилы ствол кожухом обмотать, перевязать покрепче, а тогда пилить. И никакого звона не будет. Вот только кожуха нет.
— А этот? — вскинула она плечами: на ней был старый широкий отцовский полушубок. — Разве только мал будет.
— В самый раз.
Она оценила его заботливость.. В эти однообразно унылые дни своей жизни, когда она много думала об отце, ей были безразличны и неисправные ворота, и продажа старой лошади, но ей было радостно иметь около себя такого близкого ей и авторитетного Кастуся Лукашевича. Что он ни скажет — все хорошо. С каким удовольствием она будет пилить с ним ночью это сухое дерево! И опять они, как заговорщики, поняли друг друга. Она сидела в телеге, а он шел сбоку и повернул лошадь на полевую дорогу.
— Сделаем круг и поглядим, как взошло жито, — предложил он.
Кастусь хитрил. Уже не первый раз он ходил осматривать рожь, все было в порядке, и ему хотелось показать всходы Олечке. Экзамен на сеятеля он выдержал отлично. Олечка соскочила с телеги и подбежала к своей полоске. Густо и ровно поднимались над примерзшей землей зеленя. Кастусь подкинул лошади сена, чтобы Олечка не спешила, а как следует полюбовалась его работой. И вид у него был такой, будто он первый в мире сделал открытие: не посеешь, не взойдет. Олечка озябла, но долго не решалась уйти.