Поэтому опять вернёмся к символике подвала. Кроме уровня помещения имеет значение и архитектура здания. Многоэтажный и многоквартирный дом символизирует существование духа для нескольких поколений людей. Пребывание героини в двухэтажном особняке уже символизирует бездуховность или, более точно, самообман, когда известный нам лукавый дух внушает душе, что выше её желаний ничего и быть не может. За отсутствием иных, «небесных» перспектив, душа устремляется за любовью в подвал, к мастеру. Для неё остаётся единственно доступной любовь как неутолённый материнский инстинкт. Не разделяя мастера и его роман, бездетная героиня относится к ним как к своему ребёнку. Так что и для неё началом будущего восхождения становится ныряние с головой к базовым, чуть ли не животным инстинктам.
В контексте российской истории подвал легко связать с тем наполовину революционным, наполовину провокаторским подпольем, в которое так азартно играла творческая общественность в начале ХХ века. Это было не то чтобы счастливое время, но время живой мечты о будущем счастье. Олицетворением мастера в этом контексте российской истории действительно был Горький. Для того и выбран Автором особняк на Спиридоновке, где раньше жила муза Горького. Но после исчезновения «мастера» и его возвращения в начале 1930-х в мемориальном «подвале» поселяется лишь «тень мастера», озабоченная сотрудничеством с властью и сиюминутными выгодами. Точно также в историческом контексте конца ХХ века с готическим двухэтажным особняком ассоциируется образ благообразного чиновника от пропаганды, для которого даже небольшой «глоток свободы» является всего лишь поводом проявить свою свинскую природу.
Между тем настоящая свобода требует от человека проявления творческого духа и самоотдачи всей духовной энергии. Ничего удивительного, что душе требуется передышка, хочется сэкономить душевные силы. Тем более что есть самооправдание в виде бережно хранимой мечты о счастье в подвале. Поэтому можно предсказать, что на последних стадиях выхода из постсоветского Надлома вполне возможно добровольное возвращение к ранним советским, «революционным» формам активности творческого сообщества. Просто в качестве модной игры, исторической реконструкции.
Теперь, точно определив место и роль подвала в московской части Романа, можно перейти в параллельный ершалаимский мир, в котором действуют похожие герои и можно даже найти похожие архитектурные элементы. Дворец Ирода возвышается над городом, и здесь собираются вместе аналоги обитателей нехорошей квартиры. При этом Пилат, как и Воланд, предпочитает пребывать не внутри дворца, а на балконе. Аналогично этому можно найти в ершалаимских главах проекции других московских зданий. Про параллель Дома Грибоедова и ершалаимского храма мы уже догадались, когда разъясняли связь между Каифой и Арчибальдом Арчибальдовичем. Также понятно, что аналогией подвала мастера является гроб, в котором похоронили Иешуа. Ясно просматриваются параллели между Варьете рядом с нехорошей квартирой и площадью рядом с «неправильным» дворцом, а также между домом послушной Афранию Низы и особняком мужа Маргариты.
Этих параллелей вполне хватает, чтобы новая Маргарита, которая многому уже научилась, могла увидеть в тексте про Пилата прозрачную аллегорию, раскрывающую её собственные отношения с Воландом и с мастером. Для начала проявления параллелей достаточно того, что Пилат по просьбе ершалаимской общественности направляет Иешуа в гроб. Попытка Воланда отговорить Маргариту от желания вернуть мастера в подвал тоже была неудачной. Ещё одна параллель, связывающая 24 и 25 главу – вопрос Пилата Афранию об амнистированном Вар-раване. При этом Афраний даже сокращает имя до «Вар» как будто специально для совпадения с Варенухой.
Но в таком случае, что же должна увидеть для себя новая, мудрая Маргарита, читая подтекст 25 главы. Она увидит одинокого («один, всегда один»), страдающего от непонимания, нет, не Пилата, а Воланда, самого могущественного, но вовсе не всесильного, когда речь идёт о вопросах любви и понимания. Без понимания и взаимности со стороны души даже самый высокий творческий дух не может помочь. Спасение души – в руках самих утопающих.
Но разве может страдать всемогущий Воланд? Не слишком ли это дерзкое толкование? Если по-прежнему считать его сатаной, тогда, конечно, это был бы нонсенс. Но мы можем снова обратиться к новозаветному первоисточнику, где проводится идея Христа, сострадающего каждому из своей церкви. То есть, наоборот, для подтверждения догадки о втором пришествии нам необходим образ страдающего Воланда. По известным причинам Автор не мог в московских главах изобразить такого «сатану», зато мог использовать для этого параллели с Пилатом.