- Ты… - выдох-вдох. – Это ты наклеила листовку в магазине?
- Мне разрешили. Отпустите, пожалуйста, мою руку.
- Кто тебе их дал?
- Группа.
- Какая группа?
- Оперативно-розыскная. Её организатор. Александр Дмитриевич. Отпустите, пожалуйста…
- Какой Александр Дмитриевич? – цежу я. Меня бесит, что она говорит со мной сквозь шарф. Как через медицинскую маску. И я не вижу её губы. Издеваются ли они надо мной, ухмыляются? Сдавливаю сильнее. В её глазах растерянность тонет, и на её месте выступает злоба.
- Пусти! – она изо всех сил отдёргивает руку. Падает на шаг назад. Ловит равновесие.
Выхватываю из её голых пальцев листовки. Перебираю их в спешке. Они мнутся, не попадают друг под друга. Потому что руки-предатели дрожат как у старого алкоголика. Здесь только стопка объявлений о розыске белокурой девушки.
- Это – другие. Почему ты наклеила ту? – вцепился взглядом в её глаза. Она молчит. Смотрит исподлобья. – Почему? Ты. Наклеила. Ту.
- А что? Что тебе до этой девушки? – с вызовом. Даже подаётся вперёд. Её рука вцепилась в шарф. Будто он душит её. Будто она хочет его сорвать. И плюнуть мне в лицо.
Специально. Ты сделала это специально.
- Она уже давно мертва, - я делаю к ней шаг. – И не говори мне, что ты не знала.
- Знала! – выпаливает. – Хотела посмотреть на твою реакцию!
Я стискиваю девушку за плечи. Поднимаю. Она больше не владеет своим телом. Беспомощная и моя. Несу её дальше от дороги. Через сугроб. Пока не припираю спиной к забору.
Держит голову высоко. Таращится на меня испуганными глазами. Зрачки сужены в маленькие точки. Они будто меньше, чем у нормального человека. Или просто круг радужки слишком светлый. Её лоб взбухает от морщинок.
- Ты виноват в её смерти, - цедит она сквозь шарф.
И в ту же секунду она зажмуривается, потому что я бью кулаком в забор. Рядом с её лицом. Он прозвенел, прогудел, как сорвавшийся с высоты металлический лист. С деревьев, которые упирали в него свои ветки, посыпался снег. На её голову, на вьющиеся волосы, на узкие плечи.
Я сдёргиваю шарф с её лица. Она распахивает рот, будто ткань мешала ей дышать.
- Кто ты такая?
Лишь хмыкает. Зло. Как будто она на грани безумия.
- Я читала про вас. Убийцу так и не нашли. Убийцу отмазал богатый папа. Так?
- Что ты несёшь, дура?
- Твой папа? Или папа твоей невесты?
Приближаю к ней лицо:
- Не лезь в мою семью.
- А то что? – с вызывающей улыбкой.
Дрожь заползает под каждый палец. Я уже не могу себя контролировать. Девушка смыкает губы. Сглатывает. Шепчет:
- Я не оставлю тебя в покое.
Вдруг её лицо меняется. Становится жалостливым. Губы искривляются. Она будто заплачет сейчас.
- Ты мне снишься, - хрипит она.
- Что?
- Как ты прикасаешься ко мне.
Да она ненормальная, точно.
Я провожу пальцами по её подбородку легонько, вверх, прикладываю руку к её горячей коже – моя ладонь раза в полтора больше её щеки. Девушка зажмуривается как от удовольствия. Как будто она ждала этого прикосновения всю жизнь.
- Так? – спрашиваю. – Или так? – моя рука сползает вниз, и я сжимаю её шею. Она перехватывает моё запястье. – Если я ещё раз увижу тебя – ударю. Ты поняла?
Отпускаю. Так, будто не даю ей воздуха, а забираю. Будто она рухнет не в снег, а с обрыва.
Девушка проскальзывает рядом, и исчезает за кустами. Я выхожу на обочину и смотрю ей вслед.
Возможно, она наткнулась на статью случайно. Фотография на листовке оттуда. Но скорее всего она одна из этих долбаных журналистов. Очередная. Или сама по себе?
Как будто она знала Машу лично, и лишь теперь поняла, кто во всём виноват.
2.Яна
- Новый? - Аркадий Анатольевич кивает на мой телефон. – Ты, наконец, стала ходить по магазинам?
- Нет, это Серёжа подарил.
- Ухаживает, - одобрительно улыбается.
- Как прошёл Ваш отпуск?
- Спасибо, я остался очень доволен. Посетил двенадцать музеев за две недели – это мой рекорд. – А. А. расстёгивает пуговицу пиджака прежде, чем опуститься в кресло. - Как думаешь, что я предпочёл: этнографию, современное искусство, классику?