Как я их месил — страшно рассказывать. Там уже народ прибежал с милицией, оттаскивали за уши.
Но самое интересное и гнусное началось потом. Сначала их посадили, завели дело, и все вроде бы пошло своим чередом. Но после их почему-то отпустили, а через пару дней забрали меня — тепленького, прямо из постели. Все повернулось так, что это я пытался Аню изнасиловать, а они ее защищали. Я в камере чуть не рехнулся от этого идиотизма.
«Да спросите вы Аню!» — ору я следователю, а он спокойненько говорит: «Вот ее заявление». Новое. Где черным по белому подтверждается то, что говорят эти подонки. Я глазам своим не поверил. Это потом уже я узнал, что они ее запугали, обещали всю семью вырезать. Но тогда-то мне было от этого не легче. Тогда я сник, как кисель, и думал только, чем бы мне свою башку размозжить, чтобы поганый этот мир больше не видеть. Тошно было. Не потому даже, что придется несколько лет в тюрьме провести, а из-за предательства этого Аниного, чем бы оно ни оправдывалось.
Очухался я только в камере для малолеток, когда пришлось собраться с силами, иначе стерли бы в порошок. Нравы там такие же, как у взрослых, и бритвы, и заточки у кого надо имеются. Честно скажу, хоть дрался я там почти каждый день, но больше мне досталось: от всей стаи не отмахаешься. А потом родители мои вместе с братом-бизнесменом поднапряглись и выкупили меня из тюрьмы, тем более что и Аня свое заявление назад забрала. Но с ней я больше не виделся. Пусть как хочет, так и живет.
…Леночка уже ушла в школу, и я, с разрешения Марьи Никитичны, позвонил в Тверь. К телефону подошла мама и очень обрадовалась моему голосу. Она беспокоилась, не болею ли я и чем там, в Москве, питаюсь? Я сказал, что кренделями с маком. Еще она сообщила, что выслала мне деньги и чтобы я не лез туда, где стреляют, а в субботу непременно был дома, потому что из Владикавказа в отпуск приезжает Николай, и отец как раз вернется из рейса, и вообще все разъехались и никто не звонит, и чтобы я предупредил Володю. «Мама, я, может быть, приеду не один», — сказал я; у меня вдруг родилась шальная идея взять с собой Полину. «А с кем?» — испуганно спросила мама. «Ты сама увидишь». И тут нас разъединили, а перезванивать я не стал.
Мама у нас молодец, вырастила четверых детей, и каждый пошел своей дорогой, кроме, быть может, меня. Я не знаю, куда иду. Вот Николай, Володя и Катя — у них выбор ясен, хоть спорь тут, хоть нет. Старший воюет и будет воевать до генеральских погон, средний брат крутится в мире бизнеса, а сестра — старше меня всего на два года, но все равно выбрала свой путь — она готовится принять постриг в монахини и больше времени проводит в Лавре, чем дома. А дом у нас на окраине Твери большой, но живет в нем сейчас одна мама.
Я набрал номер телефона Володи, хотя не очень-то люблю ему звонить. Он считает, что раз это на его деньги меня выкупили из тюрьмы, то теперь он вправе давать мне всякие дурацкие советы и указывать, как жить. Можно подумать, что коль он стал толстосумом, то познал все истины, скрытые от нас, простых смертных. Он предлагал мне жить у него, но я бы ни за что не согласился. Больше всего в жизни я ценю независимость. Володи не оказалось дома, подошла его жена-мегера, и я передал то, что просила мама.
Надо было ехать в училище на лекции. Сегодняшняя тема — применение электрогазосварки в условиях низких температур. В принципе мне было все равно, куда поступать после девятого класса, главное — получить образование и специальность, а профессия сварщика всегда пригодится. Теперь я на третьем курсе, и остался всего год до диплома. Разумеется, я не собираюсь всю жизнь просидеть на какой-нибудь заводской трубе, мокрой от слез, заваривая швы. Потом придумаю что-нибудь еще, может быть, поступлю в институт. А если надо подзаработать, то сварщик на одних гаражах может получить долларов… О Господи, я, кажется, начал рассуждать, как Гриша.
— Ну я пошел, Марья Никитична! — крикнул я, надевая куртку.
— Подожди, Алеша. — Она вышла в коридор. — Присядь-ка.
Мы вернулись в комнату, и я приготовился терпеливо выслушать, что мне скажет старушка. Она все не начинала, разглаживала платье на коленях.
— Я уже старая, — заговорила наконец. — У меня одна забота — Леночка. Что ж с ней будет, ведь у сына ветер в голове? Все сижу и думаю: куда она пойдет, что с ней станет? Страшно становится, Алеша. Ты-то что скажешь?
— Может быть, ему… полечиться? — проговорил я. Мне всегда не по себе становится от таких разговоров. Я стараюсь не заглядывать в будущее, без толку, все равно ничего не разглядишь. Но я ее хорошо понимал и от этого еще больше конфузился.