— Врачи то же самое говорят. Но видеть её такой… — он запнулся, что было для него крайне нехарактерно, искажая слова. — Она всегда была живой. Огненной. А теперь… словно тень.
— Она вернётся, — сказал я с уверенностью, которой, честно говоря, не до конца чувствовал, но в это нужно было верить. — Мозгу нужно переработать шок. Это как тяжёлая болезнь — требуется период восстановления. Ей нужно знать, что вы рядом. Что мир снова стал предсказуемым и безопасным.
Он кивнул, его взгляд стал тяжёлым, изучающим. Он смотрел на меня не как на врача, а как на человека, который тоже был частью этого кошмара.
— А Глеб? — спросил он, и в его голосе не было злобы, лишь усталое любопытство и желание понять всю картину целиком.
— С ним тоже работаю. Физически поправляется. С психикой… сложнее. Чувство вины, ПТСР. Он не монстр, Владимир Александрович. Он жертва обстоятельств, которые сам же и создал, но теперь расплачивается по полной.
Он молча выслушал, не выражая ни осуждения, ни согласия. Просто принял к сведению, как принимает сложные отчеты на совете директоров.
— Спасибо вам, Марк, — он снова пожал мне руку, на этот раз чуть дольше, и его ладонь была не просто твердой, а по-отечески теплой. — За то, что были там. В том амбаре. И за то, что сейчас здесь.
— Я просто делаю то, что должен, — ответил я, глядя на дверь палаты, за которой осталась девушка с мёртвыми глазами, в чьих жилах течёт огонь, временно погашенный тьмой.
Владимир Александрович внимательно посмотрел на меня, и в его обычно непроницаемом взгляде мелькнуло что-то новое — острое, почти отеческое понимание. Его взгляд скользнул от моих запавших, усталых глаз к двери палаты и обратно.
— Вы знаете, Марк, — он произнёс тише, и в его голосе появились несвойственные ему мягкие нотки, — я тридцать лет руковожу людьми. Видел тысячи глаз — испуганных, жадных, лживых. И я научился видеть не то, что говорят, а то, что скрыто. Вы сейчас говорите со мной как специалист, но вы смотрите на эту дверь... как мужчина.
Я попытался было что-то сказать и объяснить, но он мягко, но решительно пресёк мою попытку жестом.
— Не отрицайте. Я не слепой. И не дурак. — Он тяжело вздохнул. — Я вас запомнил, знаете. Ещё у того ресторана, когда вы... как бы это помягче... объявили о своём нежелании жениться на всю округу.
Внезапный флешбек ударил по вискам: тот вечер, сдавленный воздух ссоры, ледяное лицо Ангелины... и этот мужчина в тёмном пиджаке, предложивший сигарету и несколько мудрых слов в тот момент, когда земля уходила из-под ног.
— Вы тогда сказали, что не хотите быть причиной моих сомнений, — тихо произнёс я, глядя на него. — Но, как видите, я здесь, а значит, свой выбор я сделал.
Он хмыкнул, и в уголках его глаз собрались лучики морщин. — А еще вы обещали рассказать, чем же закончилась ваша история, но теперь я понимаю, что речь шла о матери Вероники, а она мне рассказала свою версию. Версию наблюдавшего со стороны.
— Судьба, видимо, любит иронию, — признал он с легкой горечью. — Раз обещал, то расскажу, только не сейчас и не здесь.
Он помолчал, вновь бросая взгляд на дверь, за которой лежала его молчаливая, отчуждённая дочь.
— Врачи делают своё дело. Я делаю своё — обеспечиваю лучших специалистов, лучшее лечение. Но они лечат тело и... разум. А её душа... — он запнулся, подбирая слово, — её душа там, в темноте. И я думаю, что голос человека, который для неё важен... может стать тем самым якорем, который вернёт её к нам.
Он положил свою тяжёлую, привыкшую к власти руку мне на плечо. Жест был неожиданно отеческим.
— Идите к ней, Марк. Побудьте с ней, поговорите. Возможно, именно ваш голос она услышит там, где наши не долетают. Верните мне мою Веронику. Ту, что с огнём внутри. — Его голос дрогнул, и он на мгновение сжал моё плечо, прежде чем отпустить. — Пожалуйста. Наша встреча тогда была не случайной. И эта — тоже.
Он не ждал ответа. Развернулся и медленно пошёл по коридору, оставив меня одного перед дверью в палату, с внезапно заколотившимся сердцем и тяжёлым, но твёрдым решением внутри. Он был прав. Пришло время отложить в сторону научные термины и профессиональную дистанцию. Пришло время просто быть рядом.
Воздух внутри палаты был стерильным и неподвижным, словно в аквариуме. Вероника лежала, уставившись в небольшое окно, её глаза были поникшими, тёмными и абсолютно пустыми. Повязка на голове казалась не белой, а пропитанной несколькими каплями ее крови.
Сердце сжалось в комок. Я сделал шаг, потом другой. Пол под ногами казался зыбким. Я подошёл к кровати и медленно, чтобы не напугать, присел на край. Матрас слегка прогнулся под моим весом.
— Ника, — прошептал я, и моё горло пересохло.
Она не отреагировала. Вообще. Даже не пошевелилась.
Я осторожно, с величайшей бережностью, накрыл своей ладонью её руку. Пальцы её были холодными и безжизненными.
— Я здесь, — сказал я, и голос мой дрогнул. — Всё... всё уже хорошо.
Тишина. Только тихий гул аппаратуры за стеной. И тогда я начал говорить. Просто говорить. Изливать всё, что копилось внутри, всё, что могло бы, как я надеялся, достучаться до неё.
— Лиля... Лиля не находит себе места. Рвётся сюда к тебе, но её не пускают, знаешь, правила... Она почти что накинулась на охранника с кулаками, представляешь? Так она рвется к тебе. — Я сглотнул ком в горле. — А Даня... Даня с ума сходит там в вашей студии один, он несколько раз вымыл квартиру, обставил ее всю цветами, кажется, он заказал еще десяток ваз для тебя, накупил море выпечки из вашей любимой кондитерской, хоть я и сказал ему, что тебе нельзя, он меня совершенно не слушает…
Моя рука сжала её пальцы чуть сильнее, пытаясь передать хоть каплю тепла.
— Мы... мы хотели вчетвером сходить куда-нибудь, устроить двойное свидание. Точнее, это была идея Ярика, он намерен завоевать твою подругу и хотел поближе с тобой познакомиться. Я не успел тебе это сказать, ведь он звонил, когда я ждал тебя на вокзале. — Голос сорвался на низкой ноте, и я сжал её руку крепче, заставив себя продолжать ровно и твёрдо, как обещал ей всегда. — Мы всё ещё можем. Мы обязательно сходим. Все вместе. Только... только вернись к нам, девочка моя. Все тебя ждут. Все тебя любят.
Мой взгляд впился в её лицо, выискивая малейшую дрожь ресниц, намёк на понимание в застывших чертах. Но взгляд её был пуст и непроницаем, как гладь озера в безветренную ночь.
Что-то острое и тяжёлое сдавило мне горло, подступило к глазам жгучей волной. Я отвел взгляд, сжав челюсти, и сделал глубокий, прерывистый вдох, заставляя влагу на глазах уйти внутрь, превратиться в тихую, сокрушительную боль где-то в груди. Не сейчас. Не перед ней.
— Пожалуйста, — прошептал я, прижимая её ладонь ко лбу. Рука была безжизненной и холодной, как мрамор. — Пожалуйста, Ника. Дай мне знак. Дай понять, что ты здесь. Что ты борешься.
Я сидел, не двигаясь, с её рукой в своих. Не слезы, а молчаливая, всепоглощающая громада отчаяния навалилась на меня, давила на плечи, вытесняя воздух из легких. В тишине палаты было слышно лишь моё неровное дыхание и равнодушный, монотонный гул больницы за стеной — звук мира, который продолжал жить, словно ничего не случилось.
Глава 57
Вероника
Две недели спустя
Где-то далеко, сквозь толщу ваты, в которую превратилось всё моё существо, пробился звук, а точнее чей-то голос. Он был приглушённым, будто доносился из-под воды, но каждый его слог отдавался тупой болью в висках. Я не понимала слов. Только вибрацию. Только тяжёлую, тёплую волну, которая пыталась пробиться сквозь лёд.
Потом стало теплее. Кто-то взял мою руку. Его ладонь была шершавой и очень тёплой. Она обжигала мою кожу, заставляя меня изнутри содрогаться от этого непривычного ощущения. Я пыталась одёрнуть руку, но мои мышцы не слушались. Они были тяжёлыми, как свинец, чужими.
Я видела расплывчатый силуэт. Силуэт, который стал единственной константой в этом хаосе пустоты. Он был здесь. Всегда. Каждый день, каждый час. Его присутствие было таким же постоянным, как мерный гул больничной аппаратуры. Иногда он молчал, просто сидя рядом, и его молчаливая поддержка была ощутимее любых слов. Иногда говорил. Говорил о чём-то простом, житейском. Называл имена... Лиля, Ярик, Даня, Глеб... Знакомые звуки отскакивали от стеклянного купола моего одиночества, не долетая до смысла, но щемя где-то глубоко в груди. Тупо и беспомощно.