Я подошел к пассажирской двери и открыл ее, едва она подошла.
— Вы стали джентльменом? — Ее голос был острым, как лезвие, но без примеси яда. Взгляд прямой, пронзительный; руки спрятаны глубоко в карманах пальто, словно ища там защиты.
Я не отводил взгляда, тонущего в зелени ее глаз.
— Нет, — честно признался я, вызвав на ее лице вопросительный изгиб брови.
Она промолчала, лишь скользнула в салон, словно тень. Закрыв за ней дверь, я обошел машину и сел за руль. Тишина давила, словно груз. Я понимал, что должен заговорить первым, но слова застревали в горле, словно комок.
— Я… — начал я, откашлявшись, словно пытаясь вернуть себе голос. Он звучал чужим, неуверенным. — Я хочу извиниться. Я повел себя недостойно. Жестко. Не как преподаватель и не как взрослый человек. Я это понимаю и прошу прощения у тебя.
Наконец она шевельнулась.
— Марк Викторович… — начала она, но я перебил, не в силах вынести эту дистанцию.
— Давай на «ты», прошу. Я не настолько стар, чтобы ты официально ко мне обращалась. Хотя бы сейчас. Мы не в университете, — взмолился я, а она снова отвернулась к окну.
— Ты думаешь, извинения все исправят? — ее голос едва уловимо дрогнул.
— Нет. Но я хочу сохранить хотя бы отношения преподаватель–студентка. — После этих слов на ее губах промелькнула едва заметная ухмылка.
— Почему же ты раньше об этом не подумал? Статус преподавателя не особо волновал тебя в клубе.
Я знал, что она это скажет. Этот вопрос был в ней с самого начала. Просто ждал момента. Я не ответил сразу. Лишь завел двигатель и включил печку.
Хороший вопрос. Логичный. Простой. А я все равно не знал, как на него ответить.
— Иногда… мозг включается с задержкой, — пробормотал я, глядя вперед, сжимая руль побелевшими пальцами.
— Мозг? А я думала, у мужчин в таких ситуациях работает только инстинкт.
Краем глаза я заметил, как уголки ее губ дрогнули в подобии улыбки. Почти. Еще не совсем, но близко. Лед начал подтаивать.
— Инстинкт и рефлексы. Ты права, — ответил я, утаивая, что еще сработало желание… Не хотелось бы сейчас снова все испортить, разрушить ту хрупкую нить, что начала связывать нас. Я решил сменить тему, отвлечь ее, и отвлечься самому. — Поэтому я хочу надеяться, что мы сможем находиться в теплых отношениях, и даже взял на себя смелость купить дружеский карамельный кофе. Надеюсь, он не полетит в меня. Хотя, даже если и так, я это заслужил. И, плюс, он уже немного остыл.
Она все еще смотрела в окно, но я почувствовал, как напряжение в салоне пошло на убыль. Плечи ее чуть опустились, словно с них свалился невидимый груз.
Что-то сдвинулось. Маленькое, едва заметное, но я это заметил.
— Спасибо, — она приняла из моих рук пластиковый стаканчик с напитком, и я вновь ощутил мимолетное прикосновение ее холодных пальцев — как тогда, в университетском коридоре.
Не мог понять, то ли она замерзла, то ли это ее обычное состояние, но на всякий случай прибавил жару в печке.
— А ты часто вот так приезжаешь к студенткам с кофе? — вдруг спросила она.
— Нет. Обычно все ограничивается сухим официозом электронного письма и стандартной формулировкой: «Приношу извинения за недопустимую форму общения».
Уголки ее губ дрогнули в едва заметной усмешке. Сначала вырвался короткий, почти небрежный смешок. Потом она рассмеялась по-настоящему: тихо, сдержанно, но так искренне, что у глаз собрались тонкие лучики морщинок.
— Вот это уже больше похоже на тебя. — Она откинула голову на подголовник, обнажив изящную линию шеи. Я невольно залюбовался тем, как пульсирует жилка у нее под кожей.
— Рад, что вновь стал узнаваем в твоих глазах, — мои пальцы непроизвольно сжали стаканчик с кофе чуть крепче.
И снова тишина. Но теперь она была иной — теплой, почти осязаемой, сотканной из аромата ее духов и сладкого запаха карамельного кофе. Она медленно повернулась ко мне, словно давая возможность насладиться тем, как свет фонарей играет на ее точеных скулах.
— У тебя в машине всегда так тихо? — спросила она, слегка наклонившись и сделав глоток кофе.
— Только когда на пассажирском сиденье — кто-то важный.
— Лестно, — хмыкнула она, пряча улыбку. — Или ты просто музыку не слушаешь…
— Слушаю. Но чаще, когда один.
Она наклонилась чуть ближе, рассматривая включенный экран магнитолы, и я почувствовал, как ее колено едва касается моего.
— А что слушаешь?
Я пожал плечами.
— Разное, но в основном рок.
— Не ожидала. Думала, ты слушаешь… не знаю… информационно-аналитическое радио или аудиокниги по саморазвитию.
Я рассмеялся.
— Это звучит даже оскорбительно, но такое радио и правда есть. — С этими словами она ловко щелкнула пальчиком по сенсору на магнитоле, и из первой попавшейся радиостанции заиграла медленная лирическая песня bülow – «Lost», наполняя салон чем-то… спокойным, но в то же время будоражащим, как она сама.
— А ты? — спросил я, пока атмосфера еще позволяла вольности. — Что слушаешь?
— Любые песни, но только на иностранных языках. Чтобы никто не понимал, о чем говорится. Я люблю читать переводы.
Я не сдержал смешок, вырвавшийся помимо воли.
— Это звучит… очень по-студенчески.
Она подалась вперед, ее дыхание опалило мою щеку легким ветерком.
— Спасибо. Ты только что подтвердил мою юность.
Я повернулся. Между нашими лицами оставались считанные сантиметры, словно искра, готовая вспыхнуть.
— Я в ней никогда не сомневался.
Она замерла, зрачки расширились, поглощая свет. В салоне сплелись ароматы: карамельный кофе, ее утонченные духи и что-то еще — терпкое, манящее, опасное.
Музыка тихо лилась, двигатель урчал в унисон с моим волнением. А я думал лишь об одном — как удержаться, не коснуться ее прямо сейчас, не нарушить эту зыбкую грань.
— А ты сам каким был в студенчестве?
Вопрос застал врасплох. Я на мгновение задумался, проваливаясь в воспоминания.
Каким я был? Слишком упрямым. Голодным до знаний, до приключений, до самой жизни. Вечно уставшим, но с горящими глазами, которые, увы, со временем потускнели.
— Вечно не высыпался. Вечно спорил с преподавателями. Однажды меня чуть не выгнали.
— За что? — с любопытством спросила она, развернувшись ко мне всем корпусом и закинув ногу на ногу.
— Оспорил мнение профессора прямо на конференции. Резко. С фактами и слишком самоуверенно.
— Тебе это не чуждо, да? — засмеявшись, ответила она. — А что потом?
— А потом, через год, он предложил мне занять его должность, и теперь я преподаю тебе клиническую психологию, — ответил я с широкой улыбкой, наблюдая, как у нее округляются глаза от удивления.
— Теперь понятно… Значит, тебя сложно не заметить даже мужчинам, — уколола она с хитрым прищуром, в который раз за эту встречу заставив меня улыбнуться.
Тишина в салоне снова наполнилась музыкой. Мы молча допили кофе под далекие темы, касающиеся всего чего угодно, только не нас, не того, что произошло в клубе, а после я тронулся с места, чтобы отвезти ее домой. Продолжительное нахождение с ней наедине грозило обернуться безрассудством, поэтому через пару минут мы уже стояли у ее подъезда.
Она молчала, и я не спешил нарушать тишину. Некоторые моменты не нуждаются в словах. Тусклый свет фонаря снаружи выхватывал лишь силуэты, словно нарочно скрывая лица. Я внимательно наблюдал, как ее щеки покрываются легким румянцем, и это вызывало во мне нежность. Наконец, она нарушила молчание.
— Спасибо, — сказала она, не сразу коснувшись ручки двери. — За кофе и извинения.
— Это минимум, что я мог сделать…
На мгновение воцарилась пауза. Казалось, внутри нее что-то затаило дыхание. Мы оба знали, что говорить необязательно, но не хотели, чтобы этот момент заканчивался. Однако, когда с формальностями было покончено, нам ничего не оставалось, кроме как попрощаться.