Вероника сделала ещё один глоток вина, чуть привстала и поставила бутылку на пол. Её платье задралось, оголяя скрещённые ноги — женственные, изящные. Я даже не смотрел — я боролся. Боролся с тем мужчиной, который хотел наклониться и просто провести ладонью по её колену, подняться выше, почувствовать тепло её кожи. Но вместо этого уставился в пол, будто ламинат вдруг стал самой захватывающей вещью в комнате.
Она подалась ближе. Я чувствовал её дыхание — прерывистое, будто сердце у неё билось на взлёт. Она смотрела на меня, изучала — не так, как раньше, не с любопытством, не с робостью. В её взгляде была смелость, дерзость и жажда. А потом…
Я почувствовал её руку у себя на затылке. Пальцы легко скользнули в мои волосы и начали медленно их перебирать, отчего я закрыл глаза и… умер. Провалился в бездну, в эту тишину, в это прикосновение, в это «наконец-то». Вот чего мне так не хватало. Ни признания. Ни верности. Ни стабильности. Нежности. Простой человеческой нежности. Вот чего не было в Ангелине, но было в ней. В той, которая через это простое прикосновение пробиралась в мою душу. И я пропал.
Когда открыл глаза, она всё ещё смотрела. Её взгляд — дрожащий, молящий, будто просил меня не отстраняться, не уходить, не разрушать то, что вот-вот могло произойти. А когда она облизнула губы… медленно, с едва уловимым напряжением… я уже не мог не понять, чего она хочет. И я хотел того же. Но всё ещё пытался бороться.
Взгляд метался от её губ к глазам, от глаз обратно к губам, и каждый этот поворот был пыткой. Меня это мучило. Я будто гладил её этим взглядом. Исследовал, ласкал, но не касался. Она приоткрыла губы. Медленно. Соблазнительно. Пухлые, влажные, с каплей вина в уголке. Только идиот отвернулся бы. Только святой ушёл бы. А я не был ни тем, ни другим.
Собрав остатки воли в кулак, я держался до последнего. Но когда она, приложив чуть-чуть силы, потянула меня за затылок к себе — между нами остались всего два, может, три сантиметра — я не выдержал.
Я впился в её губы. Голодно. Отчаянно. И она отозвалась моментально — выдохнула, словно я дал ей глоток воздуха, которого ей не хватало. Мы задыхались. Я углубил свой поцелуй, жадно впиваясь в это маленькое нежное существо. Мы забыли, как дышать. Этот поцелуй отнял у нас всё: контроль, осторожность, границы. Я взял её за волосы, мягко, но твёрдо оттянул голову назад, и она выгнулась, выдыхая стон мне прямо в губы. Это была последняя капля.
Я навис над ней, как над добычей, и внутри меня рухнул ещё один незримый барьер. Вероника была очень хрупкой на вид, нежной, но очень страстной внутри, и я разрывался между этими составляющими, пытаясь понять, какая моя сторона больше ей подойдёт. С такой силой меня к себе не прижимала ни одна девушка, словно я был всем для неё, словно я был щитом, который спасёт её от стрел. Я в одну минуту уложил её на спину, а сам навис над ней, не отрываясь от её губ, ну, может, только на несколько секунд, когда покрывал поцелуями её шею. Меня несло. Мир перестал существовать за её пределами. Только она, я и дыхание, затаившееся на грани, дрожь сладостного предвкушения.
Лихорадочно, словно продираясь сквозь заросли, я освобождал её от многослойного плена платья и, наконец нащупав лодыжку, повёл пальцами вверх по внутренней стороне бедра, всё выше, к самому сокровенному. Она изгибалась под моими ласками, как стебель под порывом ветра, запрокинув голову и закрыв глаза, — в этом безмолвном экстазе она была прекраснее всего.
Я не спрашивал, лишь тонул в нахлынувшем чувстве, упивался властью и страстью, даря наслаждение нам обоим. Ещё немного, и я бы пал, сдался на милость вожделения, но словно ушат ледяной воды обрушился на меня, когда мои пальцы, уже пробираясь под кружевную кромку трусиков, коснулись её кожи, и она прошептала то, что заставило меня мгновенно протрезветь:
— Я никогда не… — её голос прозвучал слабо, почти неслышно, словно не ей, а самой себе. Она задержала мою руку на своём животе, дыша тяжело, прерывисто. В её глазах застыл испуг.
Мир рухнул.
Я отдёрнул руку так резко, словно коснулся огня. Не просто отстранился — вскочил, будто меня ударили током, и метнулся к окну. Слишком быстро, слишком громко. Она осталась лежать на диване, наполовину укутанная пледом, с ошарашенным, уязвлённым взглядом.
Я был последней скотиной. Не потому, что целовал свою студентку. Не потому, что хотел её так, как не хотел ни одну. А потому что, вспоминая Лину, я не чувствовал ничего. Ни боли, ни раскаяния, ни даже мимолётной жалости.
Боль была другой. Я причинял её здесь и сейчас — Веронике. Девушке, которая смотрела на меня с доверием, готовностью, тёплой, обжигающей нежностью. Она была готова отдаться мне здесь, в чужом доме, на диване, тому, кто с самого начала был нечестен с ней. Я пытался, я держался от неё подальше, я предупреждал… Но сейчас я лишь жалкий трус, ищущий оправдания своей слабости. В одно мгновение я причинял боль сразу двум женщинам.
— Это… из-за того, что я девственница? — голос её дрогнул, но она старалась говорить твёрдо.
Я застыл.
— Нет, — выдохнул я, не поворачиваясь. Не мог.
— Это из-за твоей репутации? — продолжила она. — Из-за того, что я… твоя студентка?
Глупышка. Милая, наивная глупышка… Как же ты далека от причины.
Я почти рассмеялся сквозь отчаяние. Эти детали — студентка, возраст, статус — они ничего не значили в сравнении с той бездной, что разверзлась между нами. Она волновалась, что оттолкнула меня своей неопытностью… а правда была куда хуже.
Мне нужно было сказать. Но как? Как сказать это и остаться человеком в её глазах? Как признаться, что влюбился в ту, кого должен был защищать, а не обманывать?
Я знал: если она уйдёт сейчас, не простит, отвернётся — будет права. И я приму это. Потому что заслужил.
Когда я, наконец, осмелился обернуться, она сидела на диване, плотно укутанная в плед, будто пыталась спрятать не только тело, но и душу. Только её босые ноги касались пола. Я молча подошёл, сел на корточки, чтобы быть на уровне её взгляда, но она его избегала. Я чувствовал, как сжимается сердце, и спокойно, насколько мог, сказал:
— Пойдём. Я отвезу тебя домой.
Глава 25
Вероника
Машина остановилась у моего подъезда, но я не торопилась выходить. В салоне было тепло, но внутри меня всё замерзло. Я смотрела на его руки, сжимающие руль, на его профиль, освещённый тусклым светом фонаря, но он молчал, и это молчание было громче любых слов.
Я знала.
С того самого момента, как увидела рыжую девушку в его машине, в моей голове крутилась одна и та же мысль: «Кто она?» Подруга? Сестра? Коллега? Я цеплялась за эти варианты, как за соломинку, потому что другой — самый очевидный — был слишком болезненным. Но теперь, в этой тишине, я чувствовала правду. Она висела между нами, тяжёлая и невыносимая.
— Сможешь ли ты меня простить за то, что я тебе сейчас скажу? — Его голос был тихим, словно он боялся разбудить что-то, что уже давно проснулось во мне.
Я сжала пальцы в кулаки, чувствуя, как ногти впиваются в ладони. «Не говори. Не надо. Я и так знаю». Но он сказал.
— Я помолвлен...
Глупо, но в первую секунду я почти рассмеялась. Не от радости, нет. От абсурдности ситуации. Всё это время я строила догадки, надеялась, убеждала себя, что ошибаюсь. А он просто подтвердил то, что я и так чувствовала.
— Я знала, — выдохнула я, глядя в окно.
Где-то вдали горели огни, кто-то праздновал Новый год, смеялся, целовался. А я сидела здесь, с камнем в груди.
— Ты... знала? — Он повернулся ко мне, и в его глазах читалось что-то между облегчением и новым страхом.