— Надеялась, что ошибаюсь, — мои губы дрогнули, но я не позволила себе заплакать. Не здесь, не перед ним. — Иначе всё было бы слишком хорошо…
Он закрыл глаза, будто мой ответ причинил ему боль.
— Вероника...
— Не надо, — резко перебила я. — Не оправдывайся. Не объясняй. Я не хочу это слушать.
Мне было плевать на детали. На то, как давно это длится, любит ли он её, счастлив ли. Важно было только одно: он не свободен. А я… я позволила себе поверить в то, чего не было. Я открыла дверь. Холодный воздух ударил в лицо, и это было кстати — он не дал мне расплакаться.
— Вероника, подожди...
— Нет. — Я не обернулась. — Достаточно. Всё было ошибкой. Уезжай.
И ушла. Не побежала, не заплакала — просто ушла. Потому что больше не могла сидеть рядом с ним, зная, что он принадлежит кому-то другому. А надежда... надежда осталась там, в машине, вместе с его словами. Разбитая, как и моё сердце.
Я скрылась за дверью подъезда, чтобы как можно скорее открыть другую дверь — в свою, такую родную квартиру. В ней пахло карамельным попкорном. Свет был выключен, и лишь мерцание экрана телевизора освещало Даню, свернувшегося калачиком на диване. Услышав хлопок двери, он вскочил, как ошпаренный.
— Никусик, девочка моя, где ты была? Что случилось? — он с тревогой оглядел меня с ног до головы и остановил взгляд на рваном крае платья. — За тобой что, собаки гнались?
Я криво усмехнулась. Сам того не желая, он попал в самую точку. Сбросив туфли, я, шатаясь, направилась к кровати, на ходу стягивая с себя злополучное платье, а затем, зарывшись под одеяло, разрыдалась в голос. Друг, словно спохватившись, погасил телевизор и присел рядом, не решаясь обнять.
— Никусик, солнышко, что случилось? Я лишь успел заметить, как Марк Викторович помчался за тобой на улицу.
Я молчала. Слова застряли в горле. Озноб сменялся жаром, тело горело. Даня, ласково перебирая мои волосы, коснулся лба — и отпрянул.
— Господи, да у тебя жар! Сейчас принесу лекарство, — с этими словами он метнулся к кухонным шкафчикам, а я камнем упала в забытье. Последнее, что помню — горький вкус лекарства, которое влил в меня Даня, а дальше — лишь непроглядная тьма…
Пробуждение было резким. Кто-то лежал рядом. Собрав последние силы, я повернула голову и увидела Даню, задремавшего на моей кровати рядом со мной. Судя по хаотично разбросанным на тумбочке лекарствам, салфеткам и градусникам, друг не отходил от меня всю ночь.
Едва я шевельнулась, он тут же схватил меня за руку и запричитал:
— Очнулась! Боже, я так испугался! Ты бредила всю ночь, от тебя пылало жаром, постель промокла насквозь. Я уже хотел вызывать скорую, но к утру температура спала…
— Дань… — хриплым шепотом остановила я его. Лишь сейчас я почувствовала, как саднит горло. Видимо, вчерашняя пробежка в платье на холоде давала о себе знать. — Где мой телефон?
Он виновато опустил взгляд, а затем достал мой айфон из-под подушки и протянул мне.
Я разблокировала экран и удивлённо взглянула на время – 16:37. Сколько же я проспала? Целый день вычеркнут из жизни. В уведомлениях — вереница пропущенных вызовов: Лиля (5), Глеб (2), МВ (3).
— Я сварил бульон, — засуетился Даня, направляясь на кухню, а я, окончательно придя в себя, вспомнила вчерашний вечер, и новая волна отчаяния захлестнула меня. Его слова. Его руки. Его губы. Слёзы снова подступили к глазам, но тут...
Комнату заполнил аромат — насыщенный, домашний, с нотками лаврового листа и перца. Даня вернулся с подносом, на котором дымилась глубокая миска. Пар клубился над золотистым бульоном, где плавали звёздочки вермишели и кусочки курицы.
— Может, покормить тебя с ложечки? — Он попытался улыбнуться, но улыбка получилась кривой, вымученной. Его глаза, обычно такие живые, сейчас смотрели на меня с немой тревогой.
— Никусь... Он звонил. Марк Викторович. — Даня закусил губу. — Несколько раз. Я... я ответил. Прости, я не знал, что делать...
Сердце екнуло, будто кто-то резко дёрнул за невидимую ниточку.
— И что он сказал? — Мой голос звучал чужим, надтреснутым, будто старый патефон.
Даня нервно провёл рукой по волосам:
— Спрашивал, как ты. Я сказал — ты слегла с температурой. Он... — Друг замялся, — он пригрозил мне двойкой за семестр, если не расскажу ему все подробно.
Я изучала лицо друга долгим, пристальным взглядом, а затем вдруг рассмеялась, вызвав на его лице гримасу возмущения.
— И ты ему поверил? Серьёзно?
Лицо Дани немного просветлело.
— А как было не поверить? У него был такой суровый тон, словно сдача моей сессии теперь будет под большим вопросом. Он создаёт впечатление человека, который может легко добавить мне проблем, — выпалил он скороговоркой, но, заметив мой устремлённый в миску взгляд, осекся.
— Никусь… — Даня подвинулся ближе и осторожно вытер размазавшуюся под глазами тушь. — С того самого момента, как ты дерзко прошла мимо него, а он мельком смотрел на тебя, я уже понял, что между вами что-то есть.
— Да неужели? И как же ты это понял? — усмехнувшись, я подняла голову.
— Между вами... эти искры. Даже когда вы просто смотрите друг на друга — будто молнии сверкают. — Его голос стал тише, задумчивее. — А потом между вами были конфликты и недомолвки... Но странно — они только сильнее притягивали вас друг к другу. — Даня махнул рукой. — По вам только роман писать! Когда речь заходит о нём… ты преображаешься, даже взгляд становится другим. Может, не все это замечают, но я сразу понял: он — твой герой.
Я грустно улыбнулась, украдкой стирая слезинку с щеки.
— Он не мой герой…
Даня тут же отодвинул поднос в сторону и заключил меня в свои объятия.
— Ты же с ним тогда встречалась в воскресенье, я знаю, я понял это, когда прошёл мимо него и почувствовал запах его парфюма. Тогда пахло точно так же, — он заботливо поглаживал меня по волосам, успокаивая. — Расскажи мне всё, тебе станет легче…
В этот момент в дверь резко позвонили. Даня вздрогнул, как на пружине, и бросился в прихожую. Через секунду в комнату ворвалась Лиля — взъерошенная, встревоженная, в чёрном длинном пальто, на котором отчётливо были видны снежинки.
Я перевела взгляд на окно и увидела, как за ним метёт метель.
— Я так с ума с вами сойду! — Она замерла на пороге, её глаза бешено бегали по комнате. — Где ты пропадала?! Мы с Глебом так волновались! — И тогда, заметив моё состояние, она бросилась к кровати, обвивая меня руками. — Боже, что с тобой происходит?
Я отодвинула поднос, чувствуя, как в горле снова встаёт ком.
— Ты как раз вовремя, успела на исповедь, — хрипло сказала я, а подруга принялась снимать перчатки и верхнюю одежду.
И тогда, глядя в их встревоженные лица, я начала рассказывать. Словно снова переживала каждый момент, каждый взгляд, каждое прикосновение. Погружалась в пучину воспоминаний, зная, что они не дадут мне утонуть.
Глава 26
Марк
Больничные часы стучали в висках, как молот по наковальне — глухо, равномерно, неумолимо. Я сидел на жёстком пластиковом стуле в пустом коридоре, сжимая в ладони остывший пластиковый стаканчик с кофе. Его вкус был горьким, как, в принципе, и всё, что происходило сейчас в моей жизни.
Я не мог представить, что встречу первое января не с похмельем, не с шампанским под куранты, не в кругу близких, а здесь — с чувством вины, которое душило сильнее любого алкоголя. Оно осело в груди, расползлось по телу липкой тяжестью, не давая дышать.
За стеклянной дверью палаты, залитой неоновым светом, лежала Ангелина. Её бледная рука покоилась на белоснежной простыне, перевязанная аккуратным бинтом, под которым пульсировала память о ночи, изменившей всё. Рыжие волосы, обычно пышные и ухоженные, сейчас были растрёпаны, напоминая пепелище — последствие пожара, в котором виноват был я.
Говорят, даже за полвека брака невозможно узнать человека до конца. Что творится у него в голове — знает только он сам да Господь. Но я не знал даже, как реагировать на то, что она сделала. Осуждать? Упрекать? Я не смел. Потому что всё началось… с меня? Или с неё? Или с той дерзкой студентки, что ворвалась в мою жизнь с улыбкой и беспечностью? А может, с того дня, когда я перешёл на другой факультет и встретил Лину?