Стоя у напольного зеркала, я застёгивал пуговицы на идеально отглаженной белой рубашке. "Хорошо, что Лина приготовила её заранее", – подумал я, любуясь струящимся шёлком.
Ангелина… Моя девушка. И я всё ещё не мог привыкнуть к мысли, что она уже как несколько недель моя невеста. Мы познакомились в университете, когда я перевёлся на психологический факультет. Она вошла в мою жизнь очень плавно, легко и непринуждённо. Сама подсела, сама завязала разговор и стала для меня отличным собеседником. Её длинные, рыжие, непокорные кудри сразу врезались в память. Среди других старающихся выделиться девушек она была ярким маком, и дело было не только в волосах.
В то время как остальные грезили о деньгах и удачном замужестве, Лина жила чужой болью. Она навещала брошенных детей в детском доме, приносила им подарки, делила с ними свою душевную теплоту. Эмпатия – её второе имя. Она переживала за всех, даже за маленьких жучков, ползающих по деревьям. В нашем прогнившем мире она была словно глоток чистого воздуха, и я не мог на неё налюбоваться. Постепенно, день за днём, мы узнавали друг друга, наши отношения укрепились в статусе дружбы, которая длилась целых три года. И, возможно, длилась бы и дальше, если бы не один решающий момент…
В начале четвёртого семестра, после длительного расставания, я наконец увидел её. Ангелина стояла в компании парня, который, нагло поглаживая её бёдра, встречал и провожал её в университет на своём громыхающем байке. Оказалось, она с ним закрутила, во время летних каникул познакомившись в каком-то баре. Я был сильно ошарашен, потому что привык видеть её свободной и чаще всего – в моём обществе.
К моему удивлению, примешалась ревность, жгучая, болезненная. Я ненавидел этого самозваного байкера, хотя совершенно его не знал. Он украл у меня лучшего друга… или нет, девушку. Именно в тот момент я впервые увидел Лину другими глазами. Она была прекрасна, а я её упустил. Помучавшись пару недель, я решил признаться в своих чувствах, понимая, что это, скорее всего, бесполезно. Но, внезапно, Лина ответила взаимностью почти сразу же. А на следующий день, расставшись со своим мотоциклистом, она стала моей девушкой. Я был рад, а она безумно счастлива. Видимо, она давно была в меня влюблена, а я, как слепой, этого не замечал или не хотел замечать.
С тех пор мы были вместе. Иногда она оставалась у меня дома с ночёвкой, но разговора о переезде как такового у нас до сих пор и не было. Время шло, мы продолжали встречаться и жили так, как удобно нам обоим. Недавно она устроилась на работу в среднюю образовательную школу, которая располагалась рядом с её родительским домом, в то время как я уже вовсю работал преподавателем в университете. Работа с маленькими детьми отнимала много времени и, как следствие, у Ангелины стало намного меньше его на меня. Она полностью погрузилась в другой мир, а я остался чуть позади него. Мы продолжали отдаляться друг от друга, но не из-за этого – всё пошло по наклонной намного раньше. Тогда, когда я ещё думал, что, возможно, брак мог бы спасти наши отношения. Но, как оказалось, это было неверное суждение в моей голове.
Два года после окончания университета омрачились её диагнозом – киста яичников, и длительное время борьбы с болезнью вычеркнули её из жизни. Я ждал, терпеливо и преданно, подставляя плечо в трудную минуту. Когда же, казалось, солнце вновь взошло над её горизонтом, и я собрался открыть своё сердце и сделать важный шаг, новая беда постучалась в её дом – заболела бабушка, и Лина умчалась в деревню, став сиделкой и утешением. Она жила чужой болью, забыв как о себе, так и обо мне. От той весёлой девушки с первого курса практически ничего не осталось. А я, погружаясь в работу, всё чаще ловил себя на мысли, что чувства мои медленно угасают. Что я испытывал к ней? Уважение, безграничное уважение – да, но былая страсть, желания – нет.
А любовь? Была ли она вообще? В зрелости я осознал, что ревность, терзавшая меня при виде других мужчин рядом с ней, была лишь проявлением эгоизма, собственническим инстинктом, не более. Я чувствовал себя мерзавцем, но то, что я совершил дальше, и вовсе не поддавалось оправданию.
Возвращение с похорон стало для нас обоих точкой невозврата. Она — с пустотой в глазах, я — с бессильным желанием заполнить эту пустоту чем угодно, лишь бы не видеть, как она разъедает ее изнутри. Поездка в горы была бегством. Я думал, что величие заснеженных вершин, кристальная тишина зимнего леса, бескрайняя белизна — все это заставит ее хотя бы на миг забыться, отвлечься от боли. Но горе — не дым, чтобы рассеяться от ветра. Оно вязкое, плотное, как смола, и чем больше пытаешься вырваться, тем глубже увязаешь. Это был жест скорее отчаяния, чем любви. Видя, что красивейшие виды не рассеивают ее печаль, я в безумном порыве встал на одно колено и предложил ей руку и сердце. Она ответила согласием сквозь слезы, но то были слезы скорби, а не радости. Обратный перелет был мучителен. Тишина между нами гудела, как натянутая струна. Я ловил себя на том, что разглядываю ее профиль, искал в нем хоть что-то, что напоминало бы прежнюю ее — ту, что смеялась до слез, спорила до хрипоты, целовала так, будто завтра наступит конец света.
Мысли о будущем вызывали странное противоречие. С одной стороны, я боялся этой предсказуемости, этого распланированного до мелочей существования, где каждый день будет как предыдущий. Где не будет места безумным поступкам, спонтанным путешествиям, ночным разговорам обо всем на свете. Где даже любовь станет привычкой, а не стихией. Но с другой — разве не к этому в итоге все стремятся? К покою, стабильности, уверенности в завтрашнем дне?
Я запутался в лабиринте собственных чувств. После того как я сделал ей предложение, меня всё чаще посещала мысль: моя будущая семейная жизнь будет тихой, предсказуемой, лишенной того огня, что когда-то заставлял сердце бешено биться. Никаких всплесков страсти, никакого адреналина — лишь размеренные будни, спокойствие, граничащее с унынием.
Мне нужно было смириться с этим, и я морально готовил себя к этому.
Глава 3
Вероника
Утром, привычным жестом отключив мешающий спать будильник, я снова погрузилась в сладкие объятия сна. Раньше в утреннем пробуждении, когда мама громко выкрикивала мое имя, было нечто волшебное: я подскакивала с мгновенной реакцией, но сейчас, оставшись наедине с собой, ощущала немалую леность. Неторопливо потянувшись, я схватила телефон и, с бешеным сердцем увидев время, начала в быстром темпе натягивать на себя одежду, спеша запихнуть тетради в сумку.
Первую пару я проспала, вторая уже подходила к концу, и я молилась всем богам, что успею хотя бы к началу третьей. Напрочь забыв о завтраке и уже о заканчивающемся обеде, я, выпив воды, надела туфли на шпильках и, закрыв дверь, выбежала на улицу.
Моя обувь не была предназначена для бега на дальние расстояния и запрыгнув в первый же подходящий автобус, я проехала три остановки, не отрывая взгляда от часов. До лекции оставалось пять минут. Пулей вылетев из автобуса, я быстрыми на сколько это возможно на каблуках, шагами направилась на третий этаж.
Моему взгляду была представлена картина: как заходит в кабинет последний студент, а за ним высокий мужчина, по всей видимости преподаватель, начинает закрывать дверь. Словно в замедленной съемке, оказавшись в считанные секунды у двери, я хватаюсь за дверную ручку и в последний миг чувствую тяжесть мужской ладони на своей руке. Она была сильной, уверенной, со слегка прохладной кожей. Он пытался закрыть дверь, но я тянула ее на себя, словно боролась за свое право быть здесь.