Я сжала телефон в кармане так, что корпус упёрся в ладонь. Острота этого момента пронзала меня насквозь. Он сделал свой выбор, когда произнёс: «Я помолвлен». Я сделала свой, оставшись сидеть здесь, с мамой, в уютном круге тёплого света от гирлянд. Рациональное решение, правильное решение. Но почему же тогда в груди было так пусто?
Мама нежно обняла меня за плечи, и я прижалась к ней, как в детстве.
— Всё будет хорошо, — прошептала она, будто читая мои мысли.
И я хотела верить. Хотела верить, что этот разрыв — не конец, а начало чего-то нового. Что когда-нибудь боль утихнет, оставив после себя лишь лёгкую грусть, как после хорошего спектакля. Но сейчас... Сейчас она жгла, как свежий порез. И всё, что я могла — это дышать. Глубоко. Медленно. Один вдох. Один выдох.
Шаг за шагом. День за днём. Пока не заживёт.
Время с мамой пролетело как один тёплый, немного сонный день. Она смотрела на мой город глазами туриста и родителя одновременно — восхищалась фасадами старых зданий, но тут же замечала: «А вот тут фонарь не горит, темно вечером будет, ты не ходи одна». Она купила мне тёплый плед («Ты же мёрзнешь всегда»), три банки домашнего варенья («Чтобы не на одной лапше жила») и новую лампу для рабочего стола («Глаза беречь надо»).
В последний день мы валялись на диване, смотрели старый французский фильм и ели торт, который мама испекла, пока я спала. Она гладила мои волосы, как в детстве, когда я болела, и что-то напевала под нос.
— Ты счастлива здесь? — вдруг спросила она, когда титры уже бежали по экрану.
Я притворилась, что не расслышала. Потом сделала вид, что задумалась. Потом просто кивнула. Мама не стала допытываться. Она просто обняла меня крепче.
На вокзале мы не плакали. Мама ненавидела прощания со слезами.
— Расти, доченька, — сказала она, целуя меня в макушку. — Но не слишком быстро.
И уехала.
Дом опустел. Я ходила по комнатам, трогала вещи, которые держала мама, вдыхала её след на подушке. Потом позвонила Лиля. Через час она была у меня на пороге с Глебом, огромной пиццей и настольной игрой, в правилах которой никто из нас не собирался разбираться.
— Ну что, грустим? — Лиля плюхнулась на диван, рассыпая крошки.
— Нет, — я потянулась за кусочком пиццы. — Просто... так стало тихо без неё и Дани.
Глеб молча налил нам всем лимонад. Сегодня он почему-то предпочёл не вставлять свои странные, местами забавные реплики.
Мы болтали о ерунде — о нашей преподавательнице, которая носит слишком много духов; о соседской собаке, которая донимает Лилю; о том, как вчера Глеб чуть не сломал себе ногу на гололёде по пути из магазина домой.
— Кстати, о Даньке, — Лиля вдруг оживилась. — Он звонил?
Я покачала головой.
— Странно, — нахмурилась она. — Обычно он каждый день спамит мемами.
Глеб бросил ей предупредительный взгляд.
— Что? — Лиля развела руками. — Это же правда странно!
Я потянулась за телефоном, потом передумала. Если бы у Дани были проблемы, он бы написал.
— Может, у него там, в деревне, интернет плохой, — пожала я плечами.
— Или он наконец нашёл себе девушку, — фыркнула Лиля.
Глеб швырнул в неё подушкой. Мы смеялись. Громко. Слишком громко для пустой квартиры. А потом вдруг замолчали.
— По маме скучаешь? — тихо спросила Лиля.
Я посмотрела на окно, за которым медленно падал снег.
— Да, — сказала я.
Потом глубоко вздохнула. И по нему тоже, — подумала я, но не сказала.
Лиля и Глеб, заполнившие вечер своим присутствием, сейчас спорили о чём-то несущественном. Их голоса, перекрывающие друг друга, смех, звон посуды — всё это создавало иллюзию обычного вечера. Я сидела на полу за маленьким журнальным столиком, смотрела в окно и думала о нём. О Марке.
Его сообщение горело в памяти, как незаживающая ранка: «Старый аэропорт. 20:00». Я закрыла глаза и увидела его там — высокую фигуру в полутьме, тлеющую сигарету в пальцах, взгляд, устремлённый в сторону моего дома. Ждал ли он меня до конца? Когда именно развернулся и уехал?
«Он помолвлен», — напоминала я себе, сжимая кулаки до боли в суставах.
Но разве это стирало моменты, когда его голос становился мягким, рассказывая о любимой музыке? Или то, как он невзначай смотрел на меня? Или его руки — уверенные в работе, но дрожащие, когда он обрабатывал мне порезы после той небольшой аварии?
— Ник, ты чего притихла? — Лиля бросила в меня свёрнутый фантик от конфеты.
— Ничего, — улыбнулась я, но она уже щурилась, изучая моё лицо.
— И что же я только что сказала?
— Эмм, ты так много говоришь, что всего и не запомнить, — уклончиво ответила я, отчего Глеб хмыкнул в знак согласия, а Лиля с укором на него посмотрела.
— Двадцать восьмого января у меня выступление, ты придёшь? — спросила Лиля, глядя на меня серьёзно.
— Двадцать восьмого января у меня день рождения, — ответила я с улыбкой, наблюдая, как у Лили от удивления медленно открывается рот.
— Но на твоей страничке написано, что оно в июне, двенадцатого!
— Да, потому что я не люблю отмечать свой день рождения. Я на год постарею, что за праздник?! Поэтому поставила левую дату. Когда поздравляют в обычный день, это даже забавно, — рассмеялась я, глядя, как Лиля и Глеб смотрят на меня с округлившимися глазами. — Да ладно вам, вы что, впервые видите человека, который не радуется тому, что на год ближе к смерти?
В этот момент краем глаза я заметила, как взгляд Лили скользнул куда-то за мою спину, и на её лице промелькнула едва сдерживаемая улыбка. Глеб тоже уставился в ту же точку, его глаза весело подмигнули невидимому мне гостю. Но прежде чем я успела обернуться, знакомый голос прозвучал прямо у моего уха, а сильные руки обняли меня сзади:
— Никусик, ты всегда будешь молода и красива!
Это была полная неожиданность — Даня должен был вернуться через несколько дней. Но теперь он стоял позади меня, весь засыпанный снегом, с огромным рюкзаком за плечами и ухмылкой во всю физиономию.
— Даня!!! — подскочила Лиля, чтобы обнять прибывшего гостя. — Ты где пропадал, малыш? Мы тут уже думали, тебя медведи в деревне съели!
Тот сбросил рюкзак, с которого посыпались снежинки, и устроился на полу между нами.
— Ну, знаете, как оно бывает, — он вытащил из кармана смятый пакетик с домашним печеньем, — приехал в родное гнездо, а там мама с новым увлечением — теперь она фанатеет от сыроедения и духовных практик. Так что я, — он торжествующе развёл руками, — предпочёл сбежать обратно к нормальным людям, — сказал друг, заставляя нас всех засмеяться, и сел рядышком со мной.
— Кстати, о днях рождения. Я придумал гениальный план. Мы отмечаем твой день два раза в год: один — официально, для соцсетей, второй — тайно, для своих. Так и старение тебе покажется не таким уж и страшным, а наоборот — весёлым.
— Гениально, — захлопала в ладоши Лиля, но тут же полезла в сумку за телефоном, — ладно, записываю: двадцать восьмого января — секретный день рождения Ники.
Глеб молча протянул Дане кусок пиццы, на что тот ответил театральным поклоном:
— Спасибо, добрый человек. А теперь, — он повернулся ко мне, — рассказывай, что это ты тут такая задумчивая? Небось, опять о своём преподавателе грустишь?
Я швырнула в него подушкой, но он ловко поймал её одной рукой, продолжая ухмыляться.
— Всё, хватит, — Лиля хлопнула в ладоши, — доедаем пиццу, открываем настолку и забываем про всяких там Марков! Сегодня вечер в честь Ники!
И хотя я знала, что не забуду — ни его, ни тот старый аэропорт, — в этот момент, с друзьями, смехом и нелепой игрой в руках, казалось, что всё действительно будет хорошо.
Глава 30
Вероника
Каникулы закончились внезапно — еще вчера мы с Даней и Лилей валялись у меня на кухне до трех ночи, обсуждая абсурдные теории заговора про деканат, а сегодня уже стояли перед университетом, щурясь от непривычно яркого зимнего солнца.