Всё произошло как-то внезапно, бессмысленно, без команды извне — будто что-то внутри оборвалось, и я сорвалась на бег. Не переоделась — просто накинула первое попавшееся худи, натянула капюшон на голову, засунула в карман наушники, даже не думая включать музыку. Звук сейчас был бы только помехой — в моей голове и так гремел шторм.
Снег, как в немой старой ленте, медленно падал с неба — тяжёлый, как молчание после громких слов, как пауза после признания, которое никто не услышал. Он цеплялся за ресницы, за плечи, за дыхание, как будто хотел остановить меня — не опускать меня туда, где боль.
Но я продолжала бежать — по узкой обледенелой дорожке, сжимая пальцы в кулаки так сильно, что ногти врезались в ладони. Туда, где он мог быть. Где он ждал. Куда я не пришла.
Старый аэропорт.
Зачем я иду туда? Я не знаю. Наверное, просто хочу убедиться, что его там нет. Что это всё — правда и он исчез, что я осталась одна.
И вот я уже близко. Полупустая стоянка, потрескавшийся бетон, замёрзшие замертво лужи и тишина. Снег здесь ложился толще. Ни единого следа автомобиля. Ни фар. Ни шагов. Никого. Ни силуэта. Ни взгляда, который прожигал меня насквозь. Ни голоса, который заполнял меня изнутри.
Ничего.
Я сделала шаг вперёд. Один, второй. Как будто если пройти чуть дальше, он появится. Просто чуть позже. Просто чуть глубже в тени. Просто где-то рядом. Но снег всё ложится и ложится на землю, и мои следы — единственные на этом пустом пространстве.
Я остановилась резко, с такой силой, что подкосились ноги. Внезапный порыв ветра, резкий и безжалостный, сорвал капюшон с головы. Холодный воздух обжёг лицо, а волосы, вырвавшиеся на свободу, взметнулись и хлестнули по щекам, смешавшись с внезапно хлынувшими слезами. Они текли горячими ручьями, не встречая преград, оставляя на коже ледяные дорожки. Дыхание сбилось в горячие рваные выдохи, а грудь сдавило так, будто мне вырезали сердце и забыли обратно вложить.
И — пустота.
Я замираю. Сердце колотится в груди так, будто хочет выскочить наружу. Стою, как потерянный ребёнок. Смотрю туда, где могла бы быть его фигура, прислонившаяся к машине. Где мог бы быть его голос. Его взгляд. Но снова лишь пустота.
Я медленно выдыхаю и почти шепчу:
— Тебя не было.
Молча. Осторожно. Чтобы самой себе поверить.
— Тебя просто... не было. Ты мне приснился.
Слова тают, как иней на губах.
Я повторяю:
— Ты мне приснился.
Потому что, если он — сон, если всего этого не было, тогда не больно. Тогда не страшно, что он уехал. Не страшно, что я не пришла. Если он — выдумка, тогда я никого не потеряла.
Тогда можно жить дальше.
Глава 31
Вероника
Я никогда не любила свой день рождения. И дело было не только в страхе перед взрослением, не только в тихом ужасе от осознания, что время ускользает сквозь пальцы. Всё начиналось гораздо раньше. С семьи.
Когда мы ещё жили все вместе, родители именно в этот день раз в году вдруг вспоминали, что значит быть «счастливой семьёй». Они надевали улыбки, как карнавальные маски, держались за руки с натужной нежностью, говорили фальшиво-тёплые фразы, создавая иллюзию, что между ними всё в порядке. На пару часов они превращались в образцовую пару. Ради меня. Ради картинки. Ради того, чтобы обман стал реальностью — хотя бы на вечер.
Но я не верила. Даже в пять лет. Этот спектакль, этот тщательно выстроенный фарс, напротив, только отчуждал — потому что я знала: завтра всё вернётся на круги своя. Они снова станут молчать за общим столом, снова станут чужими в одной квартире. И с тех пор мой день рождения был не про радость. А про ложь.
Когда они развелись, ситуация изменилась, но не стала легче. Мама старалась быть рядом, дарила тепло, присутствие, участие. А отец продолжал посылать дорогие подарки, словно хотел заткнуть ими дыру от собственного отсутствия. С годами я привыкла. Смирилась. День рождения перестал быть чем-то трогательным — просто дата, которую надо пережить. Как зубную боль или визит к стоматологу.
Но в этом году всё было иначе.
28 января. Первый серьёзный концерт Лили. Камерный зал, тёплый свет, бархатные кресла. Мы с Даней и Глебом сидели в третьем ряду, а она выходила на сцену — строгая, сосредоточенная, в чёрном платье и с высоко убранными волосами. Ни дерзкого макияжа, ни яркого лака. Только пальцы, почти прозрачные в свете софитов, и напряжённая тишина между нотами.
Её музыка была… живая. Слишком живая. В ней было всё — страх, сдержанная злость и невероятная, оглушающая хрупкость. Я смотрела на Лилю и понимала: я никогда не видела её настоящей. Без иронии. Без бронежилета из колкостей. А она в таком ракурсе была совсем другой.
После концерта Глеб первым бросился к ней — с предсказуемым букетом алых роз. Даня, конечно, громче всех кричал «браво!». А я стояла чуть в стороне, наблюдая, как Лиля благодарно кивает, как её губы кривятся в усталой улыбке. Она поймала мой взгляд и коротко кивнула — между нами промелькнуло что-то, не требующее слов.
Я не могла там оставаться.
— Я пойду, — тихо сказала я Дане, когда мы вышли из зала.
— Ну, Никусик… мы же хотели остаться на вечеринку, — почти жалобно произнёс он, крепко сжимая мою ладонь.
— Прости. Мне правда нужно домой. Мне просто… нужно побыть одной.
Он хотел возразить, но Глеб мягко положил ему руку на плечо и еле заметно покачал головой. Я благодарно кивнула — и растворилась в темноте улицы.
Прошло две недели с того момента, как я перестала быть собой. Я больше напоминала призрак — что-то бесформенное, вечно ускользающее, с затуманенным взглядом и замороженным сердцем. Я двигалась по городу, будто сквозь воду. Жила — как будто по инерции.
Даня пытался вытащить меня, смешил, устраивал сюрпризы, приносил сладости, рассказывал сплетни. Но я знала — время не лечит. Оно просто даёт привыкнуть. И мне нужно было своё время, чтобы побыть наедине с этой болью. Только я и она. Без свидетелей.
Сегодняшний день — тоже был не исключением. Очередной день рождения, который нужно просто пережить. Я выдержала звонки. Улыбалась в трубку. Принимала поздравления. Благодарила, хотя внутри всё скреблось. А потом наконец наступила тишина. Я шла медленно, кутаясь в шарф, ощущая, как мороз щиплет щёки. И даже радовалась этому — хоть что-то, что пробивает оцепенение. Хоть какой-то признак того, что я ещё жива.
Город был красив — снежный, тихий. Как будто всё затаилось. Я гуляла долго, надеясь, что одиночество под открытым небом станет легче, чем в четырёх стенах. Вернулась домой около одиннадцати. Медленно поднялась на лифте на свой одиннадцатый этаж и остолбенела.
У моей двери стояла коробка.
Огромная, тёмно-фиолетовая, с аккуратно перевязанной белой лентой. Она будто выросла из воздуха — неестественно красивая, как вещь, которую вырвали из сна и забыли вернуть обратно.
Я застыла.
Мой мозг тут же перебрал все тревожные заголовки, что я когда-то видела: «Бомба в рюкзаке», «Подарок, который оказался смертельным», «Игрушка со взрывчаткой внутри». Глупо, абсурдно — но почему-то страшно. Хотя... кто мог желать мне зла? Разве я вообще вызывала в ком-то чувства, способные довести до ненависти? Я иронично усмехнулась, почувствовав, как сердце забилось чаще от тревоги, перемешанной с какой-то почти детской интригой.
Я подошла ближе. Коробка была выше моих коленей. Я несмело пнула её носком ботинка — внутри не зазвенело, не щёлкнуло, не зашипело. Только глухой, плотный звук. Тишина. Если бы она появилась в любой другой день, я бы, наверное, испугалась сильнее. Но сегодня — 28 января, мой день рождения. Хоть я и не любила его, но кто-то, очевидно, решил, что я его заслуживаю.
Открыв дверь, я с трудом втащила коробку в комнату. Она была тяжёлой, неуклюжей, неудобной для объятий — как воспоминание, от которого невозможно избавиться. Сбросив куртку, я присела напротив неё и просто смотрела.