А если и он приехал? А если он где-то рядом? А если это не просто совпадение?
Я резко встала, на автомате пробормотав про «припудрить носик», и выскользнула на улицу. Воздух показался резким, будто зима вернулась на пару минут. Глаза моментально начали слезиться — от ветра или чего-то другого.
Они уже быстро садились в машину. Как будто спешили уехать до того, как кто-то выйдет следом. Я вглядывалась — цвет кузова, номера, очертания. Но всё было не то. Не его машина. Не тот силуэт.
Его не было. Возможно, уже и не будет.
Я стояла, вжав руки в карманы джинс, пока холод пробирался под одежду, и пыталась понять: сколько ещё я буду так? Цепляться за фантом, который сам выбрал исчезнуть. Я хочу сохранить память — но не боль. Хочу, чтобы стало легче. Хочу перестать искать его черты в прохожих, его интонации в чужих голосах.
Слёзы подступили к горлу. Я сглотнула — и снова осталась на месте. Призрак Марка — так я теперь называла это чувство. Он жил во мне не словами, а ощущением: как больная мышца, которую не видно, но которую каждый день чувствуешь.
Каждый делает свой выбор. Он сделал свой. Теперь моя очередь — не оглядываться. Я приму это… но только с завтрашнего дня. Сегодня я просто хочу забыться.
Когда я вернулась в бар, то тихо извинилась перед всеми, тепло клюнула Даню в щёку и мягко попрощалась. Я не была сегодня хорошей собеседницей. А теперь и подавно — никакой.
Я ушла в ночь — тихо, чтобы не тревожить их вечер. Хотелось только одного: чтобы дома, наконец, стало по-настоящему тихо. Подъезд встретил меня усталой тишиной — той, что бывает только ближе к полуночи, когда даже лифт не шумит. Дом будто спал, погружённый в свои сны. Только мои мысли были всё ещё наяву. Тяжёлые, вязкие.
Щёлкнул замок, и я вошла в квартиру, не включая свет. Темнота не пугала — она была честной. Не требовала улыбаться. Не ждала слов. Скинув ботинки и сняв пальто, я достала бутылку вина и поставила её на ковёр, а рядом — бокал. В полумраке нащупала плед и устроилась прямо на полу, скрестив ноги. На фоне включила свой плейлист — зазвучала тихая, меланхоличная композиция, идеально подходящая для ночного одиночества. Фортепьяно перебирало клавиши, а женский голос пел о потерях и надежде, сливаясь с биением моего сердца.
И тут — дверь, словно выдохнув, медленно открылась.
Я замерла. Неужели Даня уже вернулся со своего свидания? Я опять своим поведением заставила его волноваться и идти за мной, но из коридора донесся совсем другой голос. Женский и до боли родной.
— Есть кто живой? — это была Лиля.
Она вошла, как всегда — с лёгкой небрежностью, как будто врывалась в сцену фильма, а не просто переступала порог. Чёрный пуховик соскользнул с плеч, оставляя за собой холодный воздух улицы. В темноте я разглядела её силуэт: волосы немного растрепались, щёки подрумянились от ветра.
Я сидела на ковре, в позе лотоса. Плечи чуть вздрагивали — от усталости, от того, что снова пришлось быть сильной. Я только пожала плечами, не в силах сказать что-то осмысленное.
— Ты вовремя, — пробормотала я, вставляя штопор в бутылку. — Пить в одиночестве — это алкоголизм.
Лиля склонила голову набок и внимательно посмотрела на меня. В её взгляде не было жалости — только искреннее беспокойство и понимание.
— Я знала, — тихо произнесла она, не нуждаясь в объяснениях. Пуховик отправился на крючок, и она привычно полезла в шкаф за вторым бокалом.
— А где Даня? — спросила я, стараясь звучать обыденно.
— Они с Инной пошли прогуляться, — сказала она, немного скривившись. — Ну, он так это назвал.
— Может, они и правда просто гуляют, — фыркнула я, разливая вино. — Это ты видишь подтекст, где его нет.
Лиля уселась рядом, поджав ноги, протягивая мне свой бокал.
— Может быть, — пожала плечами. — Я же вообще замечательно не замечала, что происходит в твоей жизни, подружка. Была занята собой, своими проблемами. Глебом… — она на мгновение замолчала и с грустью усмехнулась. — Прости.
— Брось. Всё нормально. — Я с трудом выдавила улыбку. — Главное, что ты счастлива.
— Счастлива ли я? — Лиля посмотрела на вино в бокале, будто оно могло дать ей ответ. — Не знаю. И это, пожалуй, не тот вопрос, который стоит обсуждать в такой вечер. По крайней мере — не на трезвую голову.
Она подняла бокал.
— За всё, что не сказали вовремя.
Мы чокнулись — хруст стекла в тишине прозвучал как обещание. А затем мы начали пить. Медленно, без спешки.
Вино согревало изнутри. Темнота в комнате больше не пугала — наоборот, она стала нашим укрытием. Мы говорили, вспоминали, иногда просто молчали, но в этом молчании было куда больше, чем в сотне слов. Мы возвращались друг к другу — осторожно, шаг за шагом.
Когда бутылка почти опустела, а все безопасные темы были исчерпаны, настала пауза. Полная тишина, в которой дышалось труднее. И я поняла — сейчас наступит момент, когда мы коснёмся самого больного.
— Любовь, — вдруг сказала она, и в её голосе была усталость. — Такая дрянь, если подумать.
Я удивлённо посмотрела на неё. Лиля — та самая Лиля, всегда уверенная, ироничная, несгибаемая — вдруг говорит это всерьёз. Не в шутку, не с сарказмом. Словно это признание.
— Не ожидала это услышать от тебя, — тихо произнесла я.
Она усмехнулась, глотнула вина, поставила бокал на ковёр.
— Я и сама не ожидала. Просто… ты думаешь, что держишь всё под контролем, что не поддашься, не откроешься, не пустишь никого слишком близко. А потом — бах. Один человек. Одна дурацкая улыбка. Один взгляд. И ты больше не ты, — она замолчала на секунду, не глядя на меня. — А когда всё рушится — ты тоже рушишься. Только уже тише и внутри.
Я не знала, что ответить. Просто слушала. Её голос был немного хриплым от вина и чего-то ещё — сдержанных слёз, может быть
Лиля, нервно перебирая стеклянные бусины браслета на левой руке, сидела неподвижно, прислушиваясь к тихому треку, едва тянущемуся из динамиков. Музыка почти сливалась с тишиной — как будто сама комната боялась дышать громче. Потом она вдруг заговорила, выдохнув тяжело, словно с этим выдохом вышла часть давно носимой тяжести:
— Если честно… я не знаю, что сказать. И не знаю, чем помочь тебе.
Она повернулась ко мне боком, но взгляд оставался в стороне.
— Ты правда так сильно… влюблена в него?
Я сжала губы и уставилась на пустой бокал.
— Я не знаю, что это — влюблённость или что-то другое.
Слова шли тяжело, как будто я вытаскивала их из вязкой воды.
— Я просто чувствую, что из меня вырвали что-то важное. Как будто забрали часть меня и увезли куда-то очень далеко. И я… не знаю, что теперь делать.
Я провела рукой по волосам и отвела взгляд.
— Я хочу его видеть. Хочу с ним поговорить. Хочу просто услышать… хоть что-то. Почему он уехал? Почему вот так — ни слова, ни объяснения. Но…
— Но? — мягко переспросила Лиля.
— Но я боюсь, что он скажет правду. — Голос дрогнул. — Я не хочу услышать, что я была просто кем-то проходящим. Какая-то влюблённая очередная девчонка. Услышать напоминание о том, что он помолвлен, тоже не хочу. Я не готова к этим словам. Потому что в глубине души я, и так, это знаю.
Слёз больше не было. Только холод внутри — выжженное место, где когда-то пульсировало что-то тёплое. Я смотрела в никуда, а внутри всё звенело, как после удара. Пустота. Без обиды, без истерики. Просто ничего.
Лиля сидела рядом молча, глядя перед собой в ночное окно. Не поворачивалась. Только пальцы продолжали медленно и бесцельно перебирать кулоны и бусины её многочисленных браслетов. Шуршание казалось странно утешительным.
— Знаешь… — вдруг начала она, всё ещё не поворачивая головы. — Я ведь не всегда была такой.
Её голос был тише обычного. Глубже. Спокойнее. Как будто говорил не снаружи, а издалека — из другого времени. Я посмотрела на неё. Передо мной сидела не бойкая, ироничная Лиля, а какая-то её совсем другая версия — взрослая, усталая, пережившая что-то, чего я пока даже не могла представить.