Она продолжала медленно теребить кулоны, словно перебирала воспоминания, спрятанные в них, а когда включился трек Carla Morrison — «Devuélvete», она снова заговорила.
— Это было в десятом классе.
Она вздохнула и, расстегнув застежку, сняла первый серебряный браслет с россыпью маленьких звёздочек.
— Парень с параллельного. Он был странный. Один из тех, кого все знали, но мало кто действительно замечал. Он играл на органе в заброшенной церкви за школой. Пах ладаном и дешёвыми сигаретами. Всегда в старом пальто и с руками, будто сделанными из бумаги — тонкими, нервными. Своей причудливостью и необычностью он привлекал меня слишком сильно. В то время я была совсем другой. Носила цветную одежду, яркий разноцветный лак на ногтях, волосы мои были светлыми, русыми, и в душе моей был один лишь свет. Я стала приходить в эту церковь и в тон ему перебирать клавиши на полуразваленном, расстроившемся фортепьяно, так мы постепенно сблизились. Он рисовал мне на ладонях ручкой — какие-то загогулины, узоры, символы. Говорил, что я его спасение. Говорил, что любит. И я верила.
Она сняла второй браслет — жемчужный, обвитый цепями — и положила рядом.
— Сначала всё было как в кино: стихи, музыка, вечера в подвале у него дома. Он ставил винилы и говорил о вещах, которые я не всегда понимала. Мы целовались под Pink Floyd. Он умел говорить так, что казалось — за его словами прячется целая вселенная. А потом...
Голос стал тише.
— Потом появились новые друзья.
— Он связался с дурной компанией? — осторожно уточнила я.
— Да, можно и так сказать. Сначала были таблетки. «От грусти», — так он сказал. Я даже не поняла, когда это стало нормой. Он улыбался всё реже, глаза его тускнели. А потом — порошки. Он прятал их в ботинках, в пеналах, даже в школьных тетрадях. А я… я думала, что любовь всё вылечит.
Следующий браслет — широкий, кожаный с металлической пряжкой — она сняла медленно. Её пальцы дрожали, когда она отложила его в сторону.
— Он начал просить деньги. Сначала мелочь — на сигареты, на «успокоительное». А потом всё больше. Я приносила, отдавала, врала родителям, снимала деньги с карты, подаренные мне на день рождения. Он говорил, что без этого он развалится. Что я — его единственная надежда. И я верила. Я любила.
Она замерла. Казалось, за эти секунды её дыхание стало медленнее, будто тело сопротивлялось воспоминаниям. Лиля сглотнула, глядя в одну точку.
— Всё закончилось зимой. Я помню: была метель, такая, что окна трещали от ветра. Я пришла к нему домой — его родители тогда уехали. Он был на грани. Белый, с трясущимися руками. В глазах — пустота. Он кинулся ко мне с криками, спрашивая, где деньги. Я сказала, что у меня больше нет. Я уже ничего не могла достать.
В этот раз с руки был снят самый яркий браслет из разноцветного горного хрусталя, после чего Лиля закрыла глаза.
— Он закричал. Разбил кружку о стену. Обвинил меня в предательстве. А потом... он пошёл на кухню. Я подумала — умоется и вернётся, но также я понимала, что сейчас мне лучше уйти, и я быстро засобиралась, а когда проходила мимо кухни к коридору, он вышел с ножом.
Голос дрогнул.
— Он не хотел мне навредить. Я знаю. Он просто не знал, как справиться с болью. Но он сорвался — подошёл, толкнул меня на пол и стал кричать: «Почему ты меня бросаешь? Почему ты меня предала?» Я пыталась встать, пыталась объяснить, обнять, — но он вырвался и махнул рукой, в которой был нож. Я не сразу поняла, что он меня порезал. Просто почувствовала, как что-то горячее стекает по коже. Кровь. Моя.
Она сняла следующий браслет — розовый, с маленькими бусинами и надписью «Trust» — и бросила его чуть дальше. Браслет перекатился по ковру, замирая как покалеченное слово.
— Я смотрела на эту кровь… и вдруг поняла — нас больше нет. Ни меня, которая его любит. Ни его, которого я знала. Мы оба исчезли.
Она перевела взгляд на меня и показала запястье — на нём тонкая, почти незаметная линия, но она была. Шрам.
— Я убежала тогда. Шла по снегу до самого дома. Потом неделю лежала в кровати. Никому не сказала, что случилось. Только мама заметила, что я стала другой. Она водила меня к психологу несколько раз, но в какой-то степени мне повезло, что попался неопытный специалист, и он не увидел во мне никаких проблем и убедил мою маму, что со мной всё в порядке. Отец до сих пор не в курсе, а он…
Лиля глубоко вдохнула.
— Он бросил школу. Через неделю. Говорили, его увезли в другой город родители на реабилитацию. Я больше его не видела. Ни разу.
Последний браслет — тонкий, с прозрачными бусинами — она сняла с какой-то окончательной лёгкостью. Осталась голая рука, белая, чуть дрожащая.
— С тех пор я ношу эти штуки не просто так. Каждый из них — это то, что я пережила. Я не спасла его. И он не спас меня. Но я спасла себя. И иногда… только это и имеет значение.
Я не знала, что сказать. Мурашки бежали по коже, будто от ледяного ветра. Я смотрела на неё — сильную, измученную, выжившую. Настоящую. Такой я её никогда не видела. Такой она, кажется, и не была до этого вечера. Я не могла оторвать взгляд. Это был первый раз, когда я видела её такой — без броней и масок.
— Никогда не показывала это никому, — прошептала Лиля. — Это напоминание о том, что любовь бывает страшной и жёсткой. Что не всегда первая любовь — свет и счастье. Иногда это шрамы, которые ты прячешь под браслетами и улыбками.
Я осторожно взяла её руку в свои ладони, чувствуя, как дрожь проходит по коже.
— Ты справилась, Лиль, — прошептала я.
Она лишь кивнула. А потом, впервые за всё время, позволила себе положить голову мне на плечо.
— А теперь ты справишься. Я рядом. Мы рядом.
Я кивнула сквозь слёзы. А за окном начал накрапывать дождь — как будто ночь сама вздохнула с облегчением, что кто-то наконец выговорился.
— Ты, наверное, думаешь, что я влюбилась в Глеба с первого взгляда? — прошептала Лиля, не поднимая головы с моего плеча. Голос её был ровным, почти спокойным, но в нём чувствовалась какая-то глубокая усталость — не просто за вечер, а за годы, что остались за плечами.
Я молча погладила её по спине. Не хотелось перебивать.
— Это не было «ах», не было взрывов и фейерверков, — продолжила она. —Знаешь, что зацепило меня по-настоящему?
Она приподняла голову и села ровнее, бережно снова надевая и застегивая браслеты на руке.
— Он был спокойным. Настолько спокойным, что мне самой впервые за долгое время захотелось замедлиться. Перестать нестись как буря. Перестать огрызаться, чтобы не казаться слабой. Просто дышать рядом с ним.
Я слушала, затаив дыхание.
— На нашей первой встрече он не говорил много. Но каждый жест — как будто специально для меня. Он отодвинул мне стул. Заказал чай без сахара, потому что услышал как-то в разговоре, что я не люблю сладкое. Он вытащил из кармана платок, когда у меня зацепился ноготь за куртку и я начала нервно его грызть. Смешно, да? Маленькие глупости. Но в этих деталях была забота. Без слов. Без давления. Просто: «Я рядом. Я тебя вижу. И хочу, чтобы тебе было немного легче».
Она улыбнулась — устало, но как будто по-настоящему.
— Мне всегда казалось, что любовь — это боль, зависимость, бешенство. А он пришёл — и дал мне ощущение, что меня можно не спасать. Что я уже целая. И что рядом с ним быть собой — не страшно. Но… — она вдруг прервалась.
— Он редко говорит, и иногда это жутко злит. Мне сложно что-то вытащить из него, — добавила она после короткой паузы. — Но каждый раз, когда я сомневаюсь в себе, он будто чувствует. И просто кладёт ладонь на мою. Без слов. Без вопросов. Только это — и всё становится проще.
Она посмотрела на меня, немного виновато, будто боялась показаться слишком сентиментальной.
— Может, это и есть любовь? Не та, что срывает крышу, а та, что укрывает, когда ветер. Я долго думала, заслуживаю ли я её. После всего.
Я кивнула, сжимая её руку.
— Заслуживаешь. Ещё как.
Лиля снова улыбнулась — на этот раз немного смущённо, как человек, которому впервые поверили всерьёз.