Утро. Университет. Я стоял у доски с расписанием зачётов и, чем дольше вглядывался в даты, тем яснее понимал: тот, кто составлял график, либо был чертовски удачлив, либо слишком хорошо знал меня и Веронику. Ни одного совпадения. Ни одного пересечения — кроме пятницы, дня, когда ей предстояло сдавать зачёт по моей дисциплине. Это значило, что я не увижу её до самого конца недели. Ни случайного столкновения в коридоре. Ни неловкого «привет» в столовой.
Может, к лучшему. Может, встреча там, где всё закончилось — в аудитории, где она последний раз стояла передо мной, сжав губы от обиды, — станет каким-то символом. Началом. Или, наоборот, окончанием.
Я ждал эту пятницу, как ждут приговора: с тянущей болью в груди и… с глупой надеждой. Утро выдалось тихим. Кофе остывал на столе, пока я возился с пуговицами белой рубашки. Пальцы дрожали так, будто я держал не ткань, а тонкий лёд, готовый треснуть. Ткань ускользала, пуговицы упрямо не попадали в петли.
Что я скажу ей? Просто кивну? Извинюсь? Попробую сделать вид, что ничего не произошло?
Нет… Не выйдет. Между нами было — и, чёрт возьми, всё ещё есть — что-то, что держит. Как невидимая струна. И если она уже ничего не чувствует… об этом я подумаю потом.
Я наконец застегнул несчастные пуговицы и поднял глаза к зеркалу. Оттуда смотрел мужчина — собранный, свежий, с прямой спиной и горящими глазами. Не тот уставший, потухший, каким я был ещё пару недель назад. Внутри снова что-то двигалось, било током. Во мне снова текла жизнь.
До университета я доехал быстрее обычного. Ступени третьего этажа поддались под ногами легко. Но, когда до моей аудитории остался один короткий коридор, шаг замедлился. Сердце быстро застучало, ладони вспотели. Один шаг, второй, шестой… и вот на меня смотрят огромные удивлённые глаза группы «В», а следом, как в замедленной съёмке, отрывая взгляд от телефона, ко мне поворачивается Вероника и с не меньшим удивлением смотрит на меня.
Зелёные большие глаза с теми самыми огоньками, которые я помнил наизусть. Только теперь в них не было ни мягкости, ни радости. Было… недоверие. И что-то ещё. Что-то, что заставило моё дыхание сбиться.
— Марк Викторович... здравствуйте— неуверенно поздоровался кто-то из студентов.
Я кивнул, не сводя с неё взгляда.
— Здравствуйте. Зачёт начнём через пять минут. Заходите.
В коридоре зашуршали сумки, ребята один за другим потянулись в аудиторию. Но она не двигалась. Стояла, сжав в руках телефон, словно боялась, что, если моргнёт, — я исчезну. А потом — пошла. Спокойно. Легко. Но не ко мне. Прошла мимо, даже не повернув головы.
Словно меня никогда не было.
Словно я — всего лишь призрак, случайно оказавшийся на её пути.
Глава 37
Вероника
Дежавю.
Я ощущала его впервые так остро, будто кто-то нажал в моей памяти кнопку «повтор». Всё — до мельчайших деталей — было как тогда: он в белой рубашке, безупречно сидящей на плечах, строгий взгляд на лице и эта хладнокровная уверенность. Он стоял у двери своей аудитории — всё такой же, каким я его помнила. И всё же… что-то изменилось. Но не в нём. Во мне.
Полгода.
Полгода я собирала себя по кусочкам. По утрам — заставляла встать с постели. По вечерам — не писала ему. Полгода строила внутри крепость, камень за камнем, чтобы больше никогда не почувствовать себя той, кого оставили без слова объяснения.
И вот он здесь. Стоит так, будто никуда и не уходил. Ни слова. Ни попытки заговорить. Только взгляд. В котором слишком много прошлого и ни капли извинения.
Чудесно. Профессионал своего дела.
Пока остальные рассаживались, он привычно устроился на краю стола и скрестил руки — жест, от которого у половины девушек в группе всегда перехватывало дыхание. Он выжидал тишину. Белая ткань рубашки чуть натянулась на предплечьях, обрисовывая мышцы, и кто-то из девушек тихо вздохнул. Я едва удержалась, чтобы не закатить глаза. Всё те же приёмы, те же взгляды. И даже — кажется — тот же запах.
— Группа «В», добрый день. Сегодня, как вы знаете, у вас по плану зачёт по моей дисциплине, — начал он медленно, словно смакуя каждое слово, взглядом пробегаясь по аудитории. — Я знаю, что Мария Андреевна обещала вам поставить зачёт по текущим оценкам. Очень благородно и щедро, как мне кажется, — уголки его губ дрогнули, и кто-то в зале тихо засмеялся. — Я же хотел бы убедиться, что вы действительно усвоили материал. Но давайте будем откровенны… — он встал, сделал пару неторопливых шагов к рядам. — Было бы некрасиво с моей стороны вернуться прямо на зачёт и требовать с вас то, к чему вы явно не готовились, рассчитывая просто получить оценку и уйти. Верно?
Смех прокатился по аудитории, кто-то протянул весёлое «да». С каждой фразой его улыбка становилась шире, а группа — всё рискованнее. Кто-то хихикал, кто-то кивал в такт словам. Он снова был в своей стихии, а я… задыхалась.
Как он смеет?
Как. Он. Смеет.
Пальцы сжались в кулаки под столом, ногти впились в ладони, но эта боль была ничто по сравнению с тем, что жгло внутри. Он стоял там, блистал, собирал взгляды — и ни разу не посмотрел в мою сторону. Будто это не он исчез, не он оставил пустоту, которую я засыпала делами, людьми, книгами… чем угодно, лишь бы не чувствовать. Он вернулся — и вёл себя так, словно эти полгода моей боли были всего лишь паузой в его расписании.
Аудитория смеялась, кивала. Он говорил о том, как было бы несправедливо требовать материал, если все рассчитывали на лёгкий зачёт. Он был в ударе. Владел вниманием, управлял эмоциями. И — самое страшное — всё ещё влиял на меня.
В висках стучала кровь. Под кожей кипело. И под этой лавой — то предательское, тёплое, которое я так долго пыталась задушить.
Я ненавидела его.
Ненавидела — за то, что он мог вернуться и снова ворваться в моё сердце, даже не удостоив взгляда. За то, что рушил мои стены одним своим появлением.
Но больше всего я ненавидела себя. За то, что сердце всё же дрогнуло. За то, что взгляд всё равно цеплялся за него. За то, что даже сквозь злость и боль я скучала.
Марк тем временем продолжал, всё с той же непринуждённостью, будто это обычная пара, а не возвращение в мою жизнь, похожее на ураган.
— Поэтому, — протянул он, — я предлагаю вам два варианта…
Я не слушала. Просто отвернулась и уставилась в окно. Летний пейзаж был безликим, жарким и скучным, но он хотя бы не вызывал во мне боли. Пусть и проигрывал ему — Марку — во всём.
— Вы можете сдать зачёт сейчас, традиционно по билетам, — продолжил он, и группа недовольно загудела. Он хмыкнул. — Или… на втором курсе мы устроим семинар по остаточным знаниям, и оценка оттуда пойдёт в журнал. А сейчас я выставлю зачёты, как планировала Мария Андреевна.
Аудитория взорвалась ликующим улюлюканьем и аплодисментами. Марк сел за стол и раскрыл журнал с ленивой грацией человека, которому подвластно всё, что он видит.
— Подходите по одному. Только не толпитесь, — бросил он, не поднимая глаз.
Группа стремглав рванула к его столу, а я — нарочно медленно — достала зеркальце и проверила макияж, не разделяя всеобщей эйфории. Его довольное, чуть самодовольное лицо бесило до скрежета зубов.
Вдох. Выдох.
Даня поправил мне выбившуюся прядь, подмигнул — как будто хотел подбодрить. Лиля взяла за руку, и мы вместе поднялись. Путь к столу был коротким, но каждый шаг отдавался в груди тяжёлым глухим стуком. Друзья шли позади, бросая на меня тревожные взгляды — будто понимали, что могло случиться всё, что угодно.
Но нет. Ничего не случится. Я выше этого.
Я молча положила зачётку на край стола перед Марком… Викторовичем. Он поднял глаза — всего на миг, но этого хватило. Там было всё: сдержанность, осторожность и… вина? Или это я просто отчаянно хотела её увидеть?
Он тут же вернул взгляд в журнал. Ни «Привет». Ни «Как ты». Разумеется. Не время. Не место. Не для чувств. Не для правды. Ровным движением вывел «5», поставил подпись — быстро, чётко, и уже возвращал зачётку… но пальцы вдруг задержались на обложке на долю секунды дольше, чем нужно, словно пытаясь удержать. Он понимал, что вместе с зачёткой уйду и я, и, возможно, он хотел попросить меня задержаться, но мне было всё равно.