И правда, всё выглядело так, будто нас ждали: море плескалось в нескольких шагах, а мерцающий свет ламп придавал месту особое, почти волшебное очарование.
— Владимир! — из-за стойки вышел высокий мужчина с густыми седыми усами и широкой улыбкой.
— Йоргос! — отец поднялся и крепко обнял его. — Это моя дочь, Вероника. И мой помощник, Глеб.
Йоргос тепло кивнул нам и, щедро размахивая рукой, повёл к столику.
— Для вас — самое лучшее место, — сказал он, усаживая нас у самого края террасы. Волны лениво накатывали прямо под нашими ногами, разбиваясь о камни и бросая на нас солёные брызги.
Я присела и на мгновение застыла, заворожённо глядя в воду. Закат превращал её в жидкое золото, а вдали в темнеющем небе уже зажглись первые огни проходящего корабля.
— Что будем пить? — спросил отец. — Местное вино?
— Да, — я кивнула, даже не задумываясь.
Йоргос принёс глиняный кувшин и три простых бокала.
— Это белое, из винограда со склонов над Пафосом, — пояснил отец, наливая. — Оно пахнет мёдом и миндалём.
Я сделала глоток. На вкус оно было как сам этот вечер: тёплое, с лёгкой пряностью, с долгим, тянущимся послевкусием.
Официанты начали приносить блюда. На столе один за другим появлялись тарелки: жареный халлуми с лимоном и мятой, осьминог на гриле, пахнущий дымком и чесноком, салат из рукколы и граната, свежие устрицы с чёрным хлебом.
— Забудь про меню, — усмехнулся отец, видя, как Глеб заглядывает в карточку. — У Йоргоса всегда подают самое свежее, что поймали сегодня утром.
Глеб улыбнулся и, стараясь выглядеть уверенно, открыл для меня большую розовую креветку, аккуратно положив очищенное мясо на мою тарелку. Потом протянул бокал, подливая вина.
— Спасибо, — я улыбнулась в ответ, но чувствовала, что улыбка получается какой-то... пустой.
Слова и жесты казались правильными, но внутри всё было иначе. Внутри жило одно имя. Марк. Я уехала, не сказав ни слова. Не объяснила, не попрощалась. Как будто вырвала страницу из книги и выбросила её. А ведь эта страница была важной частью моей жизни.
Отец пил вино неторопливо, но его взгляд время от времени скользил между мной и Глебом. Он словно выискивал знаки, намёки на что-то большее: как я на него смотрю, как он наклоняется ко мне, как пододвигает тарелку. Это внимание отца заставляло меня чувствовать себя неловко, будто меня проверяют, но я делала вид, что не замечаю.
Я не смотрела на Глеба, я наблюдала. И чем дольше наблюдала, тем сильнее удивлялась перемене. Находясь здесь, на острове, он вдруг ожил, будто сбросил невидимую броню. Его смех звучал искренне, голос стал глубже и спокойнее. Ни тени прежнего напряжения, ни нервного постукивания пальцами по столу — его руки лежали расслабленно на скатерти. Он даже казался… счастливым. Счастливее, чем там, с Лилей.
Но в этом счастье было что-то странное. Слишком резкая перемена. Словно передо мной сидел другой человек, а тот, которого я знала в городе — угловатый, осторожный, всегда настороже — остался где-то там, далеко.
Что же ты скрываешь, Глеб, и от чего бежишь? Или от кого?
Глава 43
Вероника
Мы ещё долго сидели на террасе, наслаждаясь вином и медленно опустившейся на море ночью. Волны тихо шептали внизу, огни в стеклянных шарах под навесом мерцали всё мягче, а разговор то затихал, то снова вспыхивал лёгким смехом.
Глеб то и дело подливал мне вино, но в какой-то момент, извинившись, встал и пошёл к барной стойке. Его силуэт растворился в тени, и я осталась наедине с отцом.
Он откинулся на спинку стула, чуть покачивая бокал в руке, и, не глядя прямо на меня, словно между делом спросил:
— Ну что, как у тебя с учёбой? Всё успеваешь?
— Да, — ответила я слишком быстро, будто заранее готова была к этому вопросу. — Нормально.
— «Нормально» — это не ответ, — усмехнулся он, всё же переводя взгляд на меня. — У тебя же всегда были амбиции, планы. Ты ведь хотела больше, чем просто «нормально».
Я замолчала, делая вид, что занята устрицей, но отец не отступал. Его голос звучал мягко, без давления, но в этих словах чувствовалась та самая отцовская настойчивость, от которой не уйти.
— А в остальном? — он сделал паузу, и я знала, что сейчас речь уже не про учёбу. — Как личная жизнь?
Я чуть не поперхнулась вином.
— Всё в порядке, пап.
Он прищурился, откинулся ещё сильнее, отпил из бокала.
— В порядке… — повторил он, словно пробуя слова на вкус. — Я смотрю, вы с Глебом хорошо ладите, наверное, успели подружиться за это время...
Я подняла глаза и встретила его пристальный взгляд. В нём не было осуждения, скорее любопытство. И что-то ещё — попытка понять меня, вытащить наружу то, что я прячу.
— Так что, я просто предположил…
Я резко поставила бокал на стол, звук тонкого стекла прозвенел в тишине.
— Между нами с Глебом ничего никогда не будет, — сказала я твёрдо, почти слишком громко.
Отец вскинул бровь, а я уже в ту же секунду поняла, что сказала лишнее. «Никогда» — зачем я употребила именно это слово? Зачем так резко, словно оправдывалась не перед ним, а перед самой собой?
— Ага, — протянул отец, внимательно наблюдая за мной. — «Никогда», значит…
Я отвела взгляд к морю и вдруг почувствовала, как сердце болезненно сжалось. Ведь я уже знала, почему так категорично отрезала. Потому что там, глубоко внутри, это место уже занято. Потому что Марк всё ещё был со мной — в мыслях, в воспоминаниях, в каждом вдохе.
Отец слегка усмехнулся, но мягко, без нажима.
— Ну, раз так… значит, кто-то другой уже поселился в твоём сердце?
Я стиснула пальцы на коленях под столом, сделала вид, что рассматриваю огоньки на воде, но чувствовала, что он не отводит взгляда.
— Пап, — выдохнула я, пытаясь улыбнуться, — давай сменим тему.
Его глаза продолжали смотреть прямо в меня, внимательные, цепкие, словно он видел чуть больше, чем я хотела показать.
— Знаешь, Вероника, — сказал он мягко, приглушённым голосом, — настоящие чувства… их не спрячешь. Ни от других, ни от себя самой.
Я напряглась, а потом почувствовала, как щёки предательски заливает жар.
— Я же сказала, что между мной и Глебом ничего нет, — упрямо повторила я, но звучало это уже слабее, чем хотелось бы.
Отец чуть усмехнулся, будто прочитал меня насквозь, и налил ещё вина в мой бокал.
— Я ведь про Глеба уже не спрашиваю.
Я замерла, сжав пальцы на бокале, и поняла, что он прав. Он видел во мне то, о чём я боялась признаться даже самой себе. Видел тень, которая осталась после Марка, и тот свет, который всё ещё горел во мне, когда я о нём думала.
— Просто скажи… у тебя всё хорошо? — внезапно спросил отец.
Я опустила взгляд на бокал. В нём отражались звёзды, мерцание которых казалось волнующе близким.
— Я… — попытка снова вырвалась из меня, но всё ещё срывалась. — Всё сложно…
Он слегка улыбнулся, как будто понимал меня лучше, чем я сама.
— Всегда сложно, — сказал он тихо. — Но иногда именно в этих сложностях мы узнаём, чего на самом деле хотим.
Я почувствовала, как что-то внутри начинает смягчаться. Тот камень, что сжимал сердце с момента ухода Марка, немного сдвинулся. Его слова не требовали ответа, не толкали меня к признанию, но сами по себе были признанием того, что меня видят, понимают и принимают.
Ветер тихо зашелестел в занавесках, волны внизу шептали свою вечную песню, а я впервые за долгое время поняла: можно не спешить, можно просто сидеть и чувствовать. И позволять себе быть честной с самой собой, хотя бы в мыслях, хотя бы на мгновение.
Я отвела взгляд от бокала и глубоко вздохнула, пытаясь собрать мысли. Внутри что-то мягко дрогнуло от его слов, и внезапно возник вопрос, который я долго держала при себе.
— Пап… а у тебя с мамой тоже было всё сложно в начале ваших отношений? — спросила я тихо, почти шёпотом, боясь разрушить хрупкую атмосферу.
Он улыбнулся с лёгкой грустью в глазах, будто это напомнило ему давние дни.