Она не ответила словами. Вместо этого она сама нашла мои губы и поцеловала с такой стремительной нежностью, что у меня перехватило дыхание. Её руки потянулись к ремню на моих брюках, и каждое её нетерпеливое движение заставляло кровь бежать быстрее.
Ветер гудел за стеклом, но его звук тонул в нашем общем дыхании, в шёпоте кожи, в тихом скрежете молнии, которую я медленно отпускал на её платье. Всё исчезло, кроме пространства салона автомобиля и тепла наших тел.
Бретельки её платья сползли вниз, полностью обнажив хрупкие ключицы и гладкую, загорелую кожу. Я видел, как под ней проступают тонкие голубые сосуды, как учащённо бьётся её сердце. Оно было похоже на испуганную птицу, попавшую в ладони.
— Ты дрожишь, — прошептал я, касаясь губами её плеча.
— Не от страха, — она вцепилась пальцами в мои волосы, прижимая меня ближе. — Никогда не от страха рядом с тобой.
Разделавшись с ремнём, Вероника принялась расстёгивать пуговицу на брюках. Её пальчики были торопливыми и от этого немного нервными, у неё никак не получалось довести дело до конца, и я решил ей помочь. Мои пальцы закончили путь с молнией, а затем я достал из органайзера защиту. Я немного откинул её на руль, и в свете одинокого уличного фонаря её тело казалось высеченным из мрамора и тёплого мёда. Совершенным.
— Ты так прекрасна, что больно смотреть, — вырвалось у меня, и это была чистая правда.
Я не спешил. Каждое прикосновение было ритуалом, каждое открытие — откровением. Я исследовал изгибы её талии, плоский живот, упругие бёдра, словно впервые видя и познавая её заново. Она отвечала мне тем же — её руки срывали с меня футболку, а её ладони жгли кожу, оставляя невидимые следы. Затем, медленно, я приподнял её бёдра и, отодвинув в сторону трусики, вошёл в неё.
Когда мы слились, это было не стремительное падение, а возвращение домой. Долгое, глубокое, выстраданное. Она вскрикнула, коротко и глухо, вжавшись в меня, и её ногти впились мне в спину, но это была не боль — а якорь, удерживающий меня в реальности.
— Девочка моя, — я прикрыл её рот своим, поглощая звук, чувствуя, как её губы растягиваются в счастливой, беззубой улыбке под моим поцелуем.
Мы двигались в унисон, подчиняясь древнему, как мир, ритму. Стекло запотевало от нашего дыхания, скрывая нас от всего мира. Я смотрел в её глаза, тёмные, расширенные от наслаждения, и видел в них всё: прощение, тоску, боль и ту самую любовь, в которой я уже не смел признаваться сам себе.
А потом я увидел нечто новое — чистое, бездонное блаженство. Её тело не просто принимало меня — оно цвело под моими прикосновениями. Лёгкая дрожь пробегала по её коже, когда мои пальцы скользили по рёбрам, и она издавала тихие, сдавленные вздохи, когда я погружался в неё глубже.
Её бёдра сами находили нужный угол, её руки тянулись ко мне, прижимая так близко, как будто хотела впитать меня в себя. На её лице не было ни капли сомнения или страха — только полная, абсолютная отдача. Она была как море в штиль — безмятежная, глубокая, принимающая в свои объятия без остатка.
— Я твоя, — выдохнула она, и это прозвучало обескураживающе и так… долгожданно. Голос её был хриплым, низким от наслаждения. — Всё это время... с самой первой встречи я была уже твоей.
И в эти слова она вложила не просто признание — а всю ту беззащитную радость, что переполняла её сейчас. Ту радость, что заставляла её глаза сиять даже в полумраке, а губы расплываться в блаженной, немного потерянной улыбке, когда волна наслаждения накрывала её с головой.
Я замедлил ритм, желая растянуть каждое мгновение, каждый вздох. Это было слишком ценно, чтобы спешить. Мои губы не отпускали её шею, оставляя влажные, горячие следы на её горькой от парфюма коже, а пальцы скользили по её спине, вырисовывая невидимые узоры преданности и поклонения.
— Марк… — моё имя на её устах звучало как молитва, прерывисто и гортанно. — Пожалуйста…
Но я не ускорялся. Я хотел, чтобы она забыла всё — клуб, музыку, прошедшие месяцы разлуки. Чтобы помнила только это: тесноту салона, запах кожи и её духов, смешавшийся с нашим общим возбуждением, моё имя, сорвавшееся с её губ в такт каждому движению.
Её глаза были закрыты, голова запрокинута, а губы приоткрыты в беззвучном стоне. Свет луны, пробивавшийся через запотевшее стекло, озарял её грудь, и я не удержался, склонившись к ней, чтобы принять в рот её упругую грудь. Она вскрикнула, её пальцы впились в мои волосы, не отпуская, а лишь прижимая ближе.
— Ты так прекрасна, когда теряешь контроль, — прошептал я против её кожи, чувствуя, как учащённо бьётся её сердце.
Мы двигались медленно, почти лениво, растягивая наслаждение до предела. Каждое движение было наполнено такой нежностью, что у меня самого перехватывало дыхание. Я чувствовал, как внутри неё всё сжимается вокруг меня, волна за волной, и с каждым разом её стоны становились всё громче, отчаяннее.
— Я не могу… так долго… — она задыхалась, её тело напряглось, готовое сорваться в бездну.
— И не надо, — я притянул её к себе, чтобы почувствовать её дыхание на своих губах.
И тогда она позволила себе отпустить. Её тело затрепетало у меня на руках, беззвучный крик замер на её раскрытых губах, а глаза наполнились такой чистотой и удивлением, будто она впервые испытала что-то подобное. Это зрелище стало для меня кульминацией. С последним, глубоким толчком я погрузился в неё до конца, и мир взорвался тихим, бесконечным катарсисом.
Мы замерли, сплетённые воедино, пытаясь перевести дух. Её лоб упал мне на плечо, а губы прижались к моей коже в немом, благодарном поцелуе.
В салоне пахло ночью, чёрной орхидеей, кожей сидений и нами — нашими желаниями, нашими страхами, нашим наконец-то обретённым миром.
Глава 49
Вероника
Каждый из нас по-разному интерпретирует это чувство. Чувство наслаждения. Кто-то разбивается на осколки или атомы, кто-то видит салют... У меня же было ощущение, что меня разобрали. Я перестала быть целой — я рассыпалась на тысячу деталей, каждая из которых вибрировала от чистейшего, неразбавленного наслаждения.
Это длилось вечность и мгновение одновременно. А потом… потом началось обратное стягивание. Медленно, неотвратимо, как прилив. Кусочки, напоминавшие детальки Лего, потянулись друг к другу, собираясь в новую, иную форму.
Сначала вернулось тепло — густое, бархатное, разлившееся по венам вместо крови. Потом — лёгкость, будто кости стали полыми, а кожа — невесомой. В последнюю очередь — звук: его прерывистое дыхание над ухом, бешеный стук двух сердец, слившихся в один ритм, и далёкий гул ветра за стеклом.
Я открыла глаза. Марк смотрел на меня, и в его взгляде читался тот же благоговейный ужас и восторг. Мы только что пережили маленькую смерть и возрождение — вместе.
— Всё в порядке? — его голос прозвучал хрипло, и в нём слышалась тревога.
Я не смогла ответить. Только кивнула, прижимаясь губами к его мокрому от пота плечу. Как можно было объяснить, что я только что заново родилась? Что прежней меня больше не существует? На её месте теперь — он и я, сплавленные в одно целое в тесном салоне машины.
Это было прекраснее, чем я могла представить. Не просто секс, а алхимия. Он разобрал меня по частям и собрал заново — уже под себя. И я позволила. Более того — я жаждала этого.
Я сидела на его коленях ещё несколько бесконечных минут, пока дыхание не выровнялось, а сердцебиение не перестало оглушать.
Первым заговорил он.
— Поехали? Ко мне.
В этих двух словах не было вопроса — только тихая уверенность и обещание. Я лишь кивнула, не в силах вымолвить ни слова. Осторожно, будто боясь разбить хрупкую реальность, он помог мне вернуться на пассажирское сиденье, уверенным движением щёлкнул мой ремень безопасности, завёл двигатель, и мир за окном снова пришёл в движение. Мы ехали по ночным улицам, и молчание между нами было уже не неловким, а наполненным — общими воспоминаниями, облегчением, тихим шоком от произошедшего.