Воздух в аудитории застыл. Марк замолчал на полуслове. В наступившей тишине было слышно, как за окном кричит ворона.
Прочистив горло, Марк остановился, давая передышку моим однокурсникам, а сам подошёл к карандашу, взял его и, глядя мне в глаза, положил на мой стол. Его глаза сказали мне всё. В них была и страсть, и одновременно ярость. Да. Я знала, на что шла, знала, что сейчас нарушаю наши согласованные правила, но ничего не могла с собой поделать. После слов той девицы мне хотелось ещё раз удостовериться, что он только мой. И пусть это было по-детски, мне всё равно. Сегодня вечером я уезжала к маме на три долгих дня, и теперь я уеду со знанием, что он точно не забудет этот урок.
Остаток пары я сидела смирно, тихо торжествуя и надеясь услышать те самые слова, на которые так намекала. И я их услышала.
— Благоволина. — все замерли на полпути к выходу. Он стоял у кафедры, не глядя на меня, перекладывая бумаги. — Задержитесь, — сказал он очень… очень строго и серьёзно, так что по рукам сразу пробежался холодок.
Дождавшись, когда последний студент скроется за дверью, он щёлкнул замком. Звук прозвучал оглушительно громко в внезапно наступившей тишине. Марк медленно повернулся ко мне. Его лицо было невозмутимым, но в глазах бушевала настоящая буря.
— И что это было? — его голос был низким, обволакивающим и опасным. Он сделал шаг вперёд, заставляя меня инстинктивно отступить к столу. — Публичная демонстрация? Проверка границ? Или просто неудачная попытка саботажа моей лекции?
Он стоял так близко, что я чувствовала тепло его тела и едва уловимый запах его парфюма, смешанный с запахом старой бумаги.
— Мне было душно, — выдохнула я, пытаясь сохранить на лице невинное выражение.
— Душно, — он повторил за мной, и в его голосе зазвучала ядовитая усмешка. Он сделал ещё шаг, и теперь между нами не оставалось совсем никакого пространства. — И для решения этой проблемы потребовалось расстегнуть аж две пуговицы и устроить трюк с падающим карандашом?
Его рука легла на моё бедро, чуть выше колена. Касание было лёгким, почти невесомым, но от него по всему телу пробежали мурашки. — Ты играешь с огнём, Вероника.
— А вы боитесь обжечься, Марк Викторович? — томно прошептала я, глядя ему прямо в глаза, бросая вызов.
Его пальцы начали медленно, почти лениво двигаться вверх по моему бедру, скользя по капроновым колготкам и забираясь под короткую юбку. Каждое прикосновение было обжигающим и властным.
— Я не боюсь огня, — его голос стал тише, гуще, приобрёл бархатистые, интимные нотки. — Я просто предпочитаю управлять им. А не позволять маленьким, непослушным искрам устраивать пожары там, где это совершенно неуместно.
Его ладонь скользнула ещё выше, сжимая плоть у самого края белья, и я непроизвольно вздохнула, чувствуя, как ноги подкашиваются.
— Это... это было неуместно? — мне с трудом удалось выжать из себя хоть что-то связное.
— Крайне, — он наклонился так, что его губы оказались в сантиметре от моего уха. Его дыхание обожгло кожу. — Потому что теперь я не могу думать ни о чём, кроме того, как наказать тебя за это... непослушание. И как вознаградить за ту дерзость, что сводит меня с ума.
Его пальцы впились в мою ягодицу, властно и уверенно, и по всему телу прошла волна жара. В кабинете пахло книгами, строгостью и нарастающей, запретной страстью, которая вот-вот должна была взорвать всё вокруг.
— Но сейчас я должен быть на собрании в деканате, так что тебе повезло, — произнёс он, внезапно отстраняясь со сдержанным смешком. Воздух, секунду назад густой от напряжения, снова стал обычным. Он направился к своей сумке, движения вновь стали собранными и профессиональными. — Подожди меня в машине. Это минут на двадцать, а потом я отвезу тебя домой и на вокзал, — сказал он, ухмыляясь. 1:1.
Он протянул мне ключи. Встав на цыпочки, я быстро, почти неслышно чмокнула его в губы — дерзко, быстро, по-воровски — и, не оборачиваясь, выскользнула из кабинета, оставив его наедине с огромным желанием.
Машина Марка была для меня уже настолько родной, что в ней даже были мой бальзам для губ и резинка для волос. Удостоверившись, что на парковке нет никого, я быстренько разблокировала её и села за руль. Двадцать минут? Чёрт… это слишком долго, учитывая, что я очень хотела пить, да и не отказалась бы от еды. В этот момент мой взгляд упал на ключи в замке зажигания. Идея возникла мгновенно. Я подключила телефон к Bluetooth, включила свой плейлист и, аккуратно озираясь, вывела машину с парковки, а затем резко дала по газам и поехала в противоположную от моего дома сторону, где находился «Макдональдс».
Припарковавшись у яркой жёлтой вывески, я рывком выскочила из машины и ринулась в сладкое царство ароматов жареного картофеля и расплавленного сыра. Мой желудок взвыл от восторга, и я, как завороженная, набрала целую гору вредностей: двойной чизбургер себе сейчас, сэндвич с курицей Марку (я уже знала его вкус до мелочей), вегетарианский сэндвич Дане и две порции наггетсов «на дорожку» в поезд.
С огромным шуршащим пакетом я, довольная, вышла на улицу, и тут же по спине пробежал ледяной холодок. Ощущение было знакомым, противным, липким. Кто-то смотрел. Снова. В последний месяц это преследовало меня постоянно — на улицах, в университете, у магазина. Я списывала это на паранойю, на стресс, на страх потерять своё хрупкое счастье, как говорил Марк. Но сегодня чувство было особенно острым, почти осязаемым.
Я ускорила шаг, почти бегом направляясь к машине. Ключи были в моей руке. Я нажала на кнопку разблокировки, и машина ответила мне коротким миганием фар. В этот момент неподалёку что-то грохнулось — глухо, словно упал тяжёлый учебник. Я инстинктивно обернулась на звук.
И увидела её.
Ангелина стояла на пешеходном переходе, застывшая, как статуя. Позади неё кучкой толпились дети в одинаковой школьной форме — видимо, её ученики, один из них поднимал с асфальта упавший ранец. Но взгляд её был прикован не к ним. Её глаза, холодные и неподвижные, метались между моим лицом и номерным знаком машины Марка. Она не злилась. Не удивлялась. Она, казалось, анализировала, сопоставляла факты, и в следующую секунду пазл сложился.
Её лицо стало каменным, абсолютно непроницаемым, а в её взгляде не было ни ненависти, ни обиды. Там было нечто куда более страшное — ледяное, безразличное, окончательное понимание. Она всё поняла. Узнала во мне ту самую девушку из новогодней ночи. Ту, которую Марк чуть не сбил, и ту, из-за которой он не приехал ночью к ней. Узнала машину, в которой она сама когда-то сидела.
Наши глаза встретились на мгновение — вечность, растянувшаяся в долю секунды. Теперь она знала. В её взгляде не было вопроса. Был приговор. Я, открыв дверь и положив пакет на заднее сиденье, завела мотор и, не смотря на неё, выехала с парковки и поехала в сторону университета.
Эта встреча оставила во рту неприятный, горьковатый привкус, испортив всё настроение. Я не стала бы называть это волнением — скорее, досадной помехой. Мы все взрослые люди. Если она хоть сколько-то уважает Марка, то не станет строить козни и пытаться испортить его репутацию из-за личных обид. Тем более, её взгляд не был агрессивным — скорее, отстранённо-аналитическим. Прошло немало времени, и я искренне надеялась, что она уже всё пережила и отпустила.
Солнце медленно садилось, заливая парковку густым янтарным светом. Я потягивала ледяную «Фанту», наблюдая, как к машине приближается силуэт — собранный, немного уставший после собрания, но с лёгкой улыбкой.
Марк открыл дверь и опустился на пассажирское сиденье, с наслаждением растягивая уставшие плечи. Его взгляд скользнул по салону, остановился на половинке сэндвича в моих руках, на каплях конденсата на стакане, и он с комичным удивлением приподнял бровь, принюхиваясь к сладковатому запаху соуса.
— Ты что, ходила в «Мак»? — спросил он, убирая сумку на заднее сиденье. — Когда ты вообще успела? До него идти минут тридцать туда и назад столько же.