Логика подсказывала, что это маловероятно, но я цеплялся за эту мысль. «Сейчас приеду в университет, зайду в аудиторию, а она уже сидит там, на своём привычном месте, и смотрит на меня с той своей хитрой, торжествующей улыбкой».
Я подождал ещё пятнадцать минут. Достаточно, чтобы последние пассажиры разошлись, а персонал начал косо поглядывать на меня. Набрал её ещё раз. Снова — «вне зоны доступа».
Внутри, под рёбрами, зашевелилось что-то холодное и липкое — зародыш паники. Я грубо оттолкнул его от себя. Нет. Всё хорошо. Она же взрослый человек. Наверняка, просто села в другой поезд, связь пропала... Всё объяснимо.
Я заставил себя развернуться и пойти к машине, двигаясь на автомате. «Всё хорошо», — повторял я про себя, как мантру, в такт шагам. «Сейчас приеду в университет, и всё встанет на свои места».
Дорога обратно показалась вечностью. Каждый красный свет светофора, каждая пробка выводили из себя. Я ловил себя на том, что вглядываюсь в лица пешеходов, в окна проезжающих машин — вдруг она там, смеётся, машет мне рукой? Но нет. Только чужие, безразличные лица.
Я влетел в здание университета, почти бегом прошёл по коридору к своей аудитории и замер у двери, окидывая взглядом студентов. Я всегда находил её за секунду — будто внутренний компас неизменно указывал на неё. Но сейчас её не было. Не было и Литвинова. Лишь Сизова стояла у окна, уткнувшись в телефон, её поза была неестественно напряжённой.
Собрав волю в кулак, я открыл дверь и впустил группу. Я начал лекцию на автопилоте, голос звучал ровно и методично, будто доносясь откуда-то издалека. Но всё внутри меня было напряжено до предела. Взгляд раз за разом предательски скользил к экрану телефона, лежавшего на кафедре, в тщетной надежде увидеть заветное сообщение. Затем он перемещался на её место — тот самый стол на первом ряду, что сейчас зиял пустотой.
«Соберись, — сурово приказал я себе, с силой сжимая мел. — Они ждут материала. Ты — преподаватель. Делай свою работу». Я заставил себя углубиться в схему, что выводил на доске, пытаясь найти спасение в знакомых терминах и логичных построениях. Обычно это всегда работало, наука была моим убежищем, местом, где царил порядок. Я сосредоточился на движениях руки, на скрипе мела, на ровном потоке слов, пытаясь выстроить имитацию нормальности, пока моё сердце колотилось где-то в горле неровной, тревожной дробью.
И вот, в тот миг, когда мне почти удалось обмануть самого себя, вжаться в рутину и отгородиться от нарастающей паники — аудиторию пронзил женский крик.
Это был не просто испуганный возглас или вскрик. Это был звук, вырвавшийся из самой глубины души, разрывающий, животный, полный такого чистого и бездонного ужаса, что у меня по спине пробежал ледяной холод. Мел, выскользнув из онемевших пальцев, упал и разбился о пол, а я резко обернулся.
Лилия Сизова стояла, содрогаясь в беззвучной истерике. Её телефон лежал на полу, экраном вверх. Её руки дико дрожали, а широко раскрытые, полные неподдельного ужаса глаза были прикованы ко мне. В них читался не просто испуг — а животный, дикий ужас.
В два шага я преодолел расстояние между нами и поднял с пола её телефон. На экране мелькало автовоспроизводящееся видео. Кадр был тряским, снятым на камеру дешёвого телефона. В центре, привязанный к стулу, сидел избитый до неузнаваемости парень. Его лицо было опухшим, в крови, голова бессильно склонилась на грудь. Но в очертаниях скул, в форме носа слабо угадывался… Глеб.
Камера дёрнулась, сместив фокус, и тогда я увидел её.
Вероника сидела на другом стуле, тоже привязанная. Её лицо было бледным, испачкано грязью и кровью. В её глазах, широко раскрытых от ужаса и боли, не было и намёка на ту дерзкую, весёлую девчонку, что всего несколько дней назад гоняла на моей машине. Из её запёкшихся губ торчал грязный кляп. Видео было беззвучным, но от этой тишины становилось только страшнее.
Я ощутил, как внутри всё сжалось в тугой, холодный ком. Сердце колотилось, кровь стучала в висках, а мысли метались — ярость, безумная, животная злость, смешанная с паникой. Ярость на этих ублюдков, которые посмели так с ней обойтись. Ярость на себя, что не смог её защитить. И одновременно — холодный, расчётливый страх: каждый момент промедления может стоить ей жизни.
Видео уходило в повтор. В аудитории повисла гробовая тишина, нарушаемая лишь сдавленными всхлипами Лилии. Студенты молча смотрели на нас с огромными глазами. Всё — лекция, университет, правила, условности — всё это рассыпалось в прах в одно мгновение.
— Что случилось? — чей-то испуганный шёпот прозвучал с задних рядов.
Но я уже не слышал.
— Собирай вещи, — прорычал я Сизовой, и мой голос прозвучал чужим, низким и хриплым, как скрежет камня по камню. — Быстро.
Она беспомощно кивнула, её дрожащие пальцы лихорадочно сгребали в сумку тетрадь и ручку, роняя их и снова поднимая.
Я обернулся к аудитории. Бледные, испуганные лица смотрели на меня. — Тема номер восемь в ваших методичках, — моя команда прозвучала как выстрел, слишком громко и резко для этих стен. — Сделайте конспект. На сегодня всё, свободны.
Никто не спорил. Никто не задавал вопросов. Студенты, как стая напуганных птиц, молча и быстро стали покидать аудиторию. Через пару минут она опустела, остались только мы двое, гнетущая тишина и призраки с того видео, что продолжало мерцать у меня перед глазами.
Я схватил свою сумку, сунул в неё злополучный телефон Лилии.
— Поехали, — я не предлагал, а приказывал, и моя рука на её локте была не поддержкой, а жёстким руководством к действию.
Мы почти бежали по пустынному коридору. Стук наших шагов отдавался в тишине, как удары сердца. Мои мысли лихорадочно работали, выстраивая и тут же отвергая версии, планы, возможности.
Глеб. Вероника. Кто? Зачем? И почему видео было послано именно Лиле?
Я захлопнул дверь машины и резко рванул с места к единственному человеку, который мог мне помочь и имел опыт в таких делах.
— Рассказывай всё, — приказал я подруге Вероники, летя по трассе и чувствуя её всхлипывания на соседнем сиденье. — Всё, что знаешь. С самого начала.
И она, сбиваясь и всхлипывая, поведала мне всю историю: про их знакомство, про отношения, про постоянные ссадины на теле Глеба, про то, как он резко прекратил с ней общение. Она запиналась, заикалась, но продолжала говорить, а я всё никак не мог понять, при чём тут моя девочка?
В это самое время в квартире Вероники ничего не подозревающий и больной Даня, обложившись горами салфеток, включал свой любимый сериал «Секс в большом городе». Начиналась серия под названием «Ситуация критическая».
Глава 54
Глеб
Час назад
Сознание возвращалось тягучими, мутными волнами. Каждая приносила с собой новую порцию боли — тупой, раздирающей, пульсирующей в такт бешеному стуку сердца. Голова раскалывалась так, будто по черепу били кузнечным молотом. Я попытался открыть глаза, но правое оказалось слеплено засохшей кровью и чем-то липким. Левое приоткрылось на мгновение, выхватив из полумрака кошмарно знакомые детали: прелую солому на земляном полу, прогнившие стропила, затянутые паутиной, тёмные разводы плесени на стенах. Старый заброшенный амбар на окраине деревни. То самое место, недалеко от дома моей прабабки, в котором я пытался затаиться, как затравленный зверь.
Тугие пластиковые стяжки мертвой хваткой впивались в запястья, приковывая к спинке грубого деревянного стула. Любая попытка пошевелиться отзывалась огненной болью в сломанных рёбрах. Дышать было невыносимо больно. Каждый вдох — короткий, хриплый, прерывистый.
Передо мной, расставив ноги, стоял он. Тень из прошлого, преследовавшая меня все эти годы. Его лицо, изборождённое шрамами и тюремной жизнью, казалось высеченным из камня. Он неспеша закурил, сделал медленную затяжку, и едкий дым тёплым облаком ударил мне прямо в лицо, заставив зашевелиться и закашляться.
— Думал, спрячешься, мразь? — его голос был низким, привыкшим отдавать приказы. В нём не было вопроса. Лишь констатация моего наивного идиотизма. — В этой богом забытой дыре? Думал, мы тебя не достанем?