Салон мгновенно взорвался тяжёлым, яростным рифом трека Globus — You And I, которая уже почти заканчивалась, оглушая своим проигрышем. Орущие гитары, грохочущие барабаны, хриплый, надрывный вокал — всё это слилось в один сплошной, катарсисный рёв. Музыка заполнила собой всё пространство, вытесняя страх, выжигая панику, оставляя только чистейшую, неконтролируемую ярость. Я вжался в сиденье, стиснул зубы и смотрел в приближающуюся темноту за лобовым стеклом, позволяя звуку уносить себя навстречу тому амбару, к ней на помощь.
Машины заглохли в полукилометре от амбара, уткнувшись в густую стену придорожного бурьяна. Вечер был неестественно тихим, лишь ветер шелестел сухой травой.
— Периметр. Полная тишина. Ждём моего сигнала, — приказ Дениса был едва слышным выдохом. Бойцы в чёрной экипировке бесшумно растворились в темноте, начиная сложное, неторопливое движение — им предстояло скрытно преодолеть заросшее бурьяном поле и занять позиции со всех сторон сарая, чтобы исключить любые пути отхода.
Я стоял рядом с Денисом, и каждый нерв моего тела был натянут до предела. Сквозь щели в стенах амбара пробивался тусклый, неровный свет керосиновой лампы или фонаря. Изнутри доносились голоса, перемежающиеся грубым, бессердечным смехом. Я не успел и подумать о том, над чем они могли ухмыляться и смеяться, или представить, что они делают в этот момент, как вдруг тишину разорвал не крик, а сдавленный, душераздирающий женский крик. Её крик.
— Денис! — моё шипение было полным отчаяния.
— Ждём! — его ответ был стальным, но в глазах читалось то же напряжение. — Они ещё не на позициях! Любой шум — и они всё поймут!
Прошла ещё одна мучительная минута. И тогда из амбара донеслись другие звуки — приглушённый крик боли Глеба и плач Вероники. Стеклянный щит моего самообладания треснул и рассыпался в прах. Все приказы, все планы испарились.
— Я больше не могу! — я рванул с места, несясь напрямик через колючий бурьян к чёрному силуэту амбара. Позади раздалось шипение Дениса в рацию: — Отмена скрытности! Штурмовой вариант! Немедленно! — и его крик мне вслед: — Марк, стой! Чёрт!
Но я уже не слышал. Я бежал, спотыкаясь о кочки, ветки хлестали по лицу. Прямой путь занял около минуты. Я плечом врезался в старую, прогнившую дверь. Она с треском поддалась, отскочив внутрь. Картина, открывшаяся мне, навсегда врезалась в память.
Вероника сидела привязанная к стулу посреди этого хаоса. Её лицо было залито слезами и грязью, светлые волосы слиплись. А её глаза… её огромные, зелёные глаза, полные животного ужаса, были прикованы ко мне. В них читалась не мольба, а немой, всепоглощающий укор: «Почему так долго?»
Рядом, избитый до неузнаваемости, безвольно опустивший голову сидел Глеб. А между ними стояли двое тварей, и только один находился в тени в глубине амбара, покуривая сигарету. Один из них, здоровенный с обритой головой, развернулся ко мне с медленной, хищной ухмылкой, держа жёстко своими руками Веронику за подбородок.
— О! А ты кто такой? — с силой отшвырнув её лицо в сторону, он двинулся на меня, тяжело ступая по грязному полу. — Новый друг этой крысы? — он кивком указал на Глеба. — Или девкин хахаль?
Я, не помня себя от ярости, встретил его ударом в челюсть. Раздался глухой, сочный хруст. Он отшатнулся, плюнул кровью, но его ухмылка стала только шире.
— Ого, драчун! — проворчал он и снова пошёл на меня, уже без спешки, чувствуя своё превосходство в массе.
Второй, низкорослый и вертлявый, попытался зайти сбоку, но я успел развернуться и встретил его жёстким локтем в лицо. Тот захрипел и отошёл в сторону, хватаясь за нос. Но первый, воспользовавшись моментом, обхватил меня сзади, пытаясь скрутить. Я рванулся вперёд, сделав бросок через бедро, и мы оба с грохотом рухнули на землю. Пыль взметнулась столбом. Я оказался сверху, нанося короткие, жёсткие удары в корпус, но он был крепок, как бык.
Вертун быстро оправился и вцепился мне в спину, пытаясь оттащить. Я извивался, брыкаясь и пытаясь достать хотя бы одного из них. Мне удалось встать на ноги, отбросив вертуна ударом ноги в живот. Он согнулся пополам со стоном. Но здоровяк уже поднялся. В его глазах горела уже не ухмылка, а чистая злоба. Он, как таран, разбежался и врезал мне кулаком в солнечное сплетение. Воздух вырвался из лёгких с хрипом. От его удара я отлетел к стене, задев плечом старую полку с хламом.
— Марк! — женский крик был полон такого отчаяния, что адреналин снова хлынул в кровь.
Я развернулся на несколько градусов, хватаясь рукой за полку, и в этот момент вертун, подобрав с пола обломок доски с торчащими ржавыми гвоздями, со всей дури ударил ею меня по спине.
Острая, жгучая боль пронзила всё тело. Мир поплыл перед глазами. Я почувствовал, как тёплая жидкость заливает спину под рубашкой. Ноги подкосились, и я рухнул на колени, пытаясь руками держаться за стену. Изо рта брызнула слюна с кровью, но это было не самое ужасное. Самое ужасное, что всё это видела Вероника…
И всё это время Дмитрий Уваров наблюдал за происходящим, прислонившись к косяку и закуривая новую сигарету. На его лице играла довольная, хищная ухмылка.
— Ну все, пацаны, — лениво произнёс он, выпуская дым колечком и подходя к нам. — Хватит играться. Кончайте с ним.
Именно в этот момент в амбар ворвалась группа захвата. Команды «Полиция! На землю!» прозвучали громко и чётко, разрезая пыльный воздух.
Ухмылка мгновенно сползла с лица Уварова, сменившись яростью и недоверием. Его пацаны замерли в нерешительности, глядя на стволы, направленные на них. А я, истекая кровью, всё ещё пытался подняться, чтобы добраться до Вероники.
На секунду всё замерло, а потом резко началось движение.
Вертун, тот, что поменьше, с диким воплем рванулся к выходу, но его сразу же скрутили два бойца. Здоровяк с обритой головой, рыча, развернулся на ближайшего опера и, хотел, видимо, ринуться в бой, но получил прикладом в лицо и рухнул навзничь. А Дмитрий Уваров, увидев это, с проклятием рванулся не к выходу, а вглубь амбара — к ящику с инструментами. Его пальцы потянулись к рукоятке старого «Макарова».
Именно в этот миг Глеб, воспользовавшись суматохой и тем, что Уваров отвернулся, с тихим, звериным рыком рванул руки. Перетёртая им заранее пластиковая стяжка лопнула с сухим щелчком, и теперь они были свободны.
Он не думал. Он действовал на чистом инстинкте и ярости. С нечеловеческим усилием, собрав последние силы, он свалился со стула и сделал один отчаянный бросок, набросившись на Уварова сбоку, в тот момент, когда тот уже разворачивался с поднятым пистолетом. Они с грохотом оба свалились на землю. Это была не драка, а клубок из тел, матерной ругани и хриплого, животного рычания. Они катались по грязной земле, вырывая друг у друга оружие. Пальцы Уварова сжимали рукоятку, пальцы Глеба впились в его запястье, пытаясь вывернуть ствол в сторону.
Денис и бойцы не могли стрелять — слишком высок был риск попасть в Глеба. И в этот момент, в самой середине этой дикой борьбы, грянул оглушительный, резкий, гулкий в замкнутом пространстве выстрел. Звук ударил по ушам, заставив всех замереть. Два тела на земле замерли в неестественной позе. Непонятно было, кто в кого стрелял, чья рука направляла ствол в тот роковой миг. Воцарилась тишина, нарушаемая только тяжёлым дыханием и тихими, прерывистыми всхлипываниями Вероники.
Денис, первым опомнившись, с пистолетом наготове рывком подскочил к ним. Я же, игнорируя протестующую боль во всём теле, пополз к Веронике. Каждое движение отзывалось огнём в рёбрах, спина горела, но я видел только её — сидящую неподвижно, с широко раскрытыми глазами, полными невысказанного ужаса.
— Вероника... — моё дыхание было хриплым, прерывистым. — Всё... всё кончено.
Мои пальцы, дрожащие и неуклюжие, потянулись к верёвкам, впившимся в её запястья. Узлы были тугими, затянутыми от злости. Я рвал их, не чувствуя боли в собственных содранных пальцах, пока наконец последняя петля не ослабла.
Её руки упали на колени, на запястьях остались багровые, отёкшие полосы. Она не шевелилась, не смотрела на свои руки. Её взгляд был прикован ко мне. К моему лицу, к моей груди, к тёмному, растущему пятну на моей рубашке.