Она молча смотрела на кровь.
Потом её взгляд медленно, мучительно поднялся обратно к моим глазам. И в них не было облегчения. Только чистый, немой шок. Её губы беззвучно задрожали, а всё её тело начало бить мелкой, частой дрожью, как в лихорадке. Она не плакала. Она просто тряслась, не в силах издать ни звука.
— Шшшш, — прошептал я, притягивая её к себе, стараясь двигаться как можно мягче, несмотря на боль. — Всё хорошо, девочка моя. Всё позади. Я с тобой.
Она уткнулась лицом в моё неповреждённое плечо, и я почувствовал, как её дрожь передаётся мне. Её пальцы вцепились в мою окровавленную рубашку, не отпуская, не разжимая.
— Я цел, — тихо говорил я ей в волосы, гладя её по спине, чувствуя, как напряжён каждый мускул её хрупкого тела. — Это не моя кровь. Всё хорошо. Просто дыши. Со мной всё в порядке. Ты в безопасности.
Она не отвечала. Лишь её тихое, прерывистое дыхание и непрекращающаяся дрожь говорили о том, что она здесь, со мной, что кошмар закончился. Я, прижимая её к себе, просто стоял так на коленях посреди этого хаоса, пытаясь своим дыханием, своим сердцебиением вернуть её к жизни, отогреть её, напомнить, что она не одна.
В ушах ещё стоял оглушительный грохот выстрела, смешанный с её тихими, прерывистыми всхлипами. Внезапно в эту тишину начали врываться новые звуки — отдалённые, но такие желанные: нарастающий вой сирены, который быстро приближался, сливаясь в один пронзительный, спасительный аккорд.
Сирены становились всё громче, и вскоре их сменил резкий скрежет тормозов прямо у входа в амбар. Свет мощных фар на мгновение ослепил меня, выхватив из полумрака жуткую картину — разбросанный хлам, тёмные пятна на полу, напряжённые лица бойцов.
Я видел, как Денис, сидя на корточках перед телом, быстро ощупал шею, прислушался, потом поднял голову, и его взгляд встретился с моим. Он медленно, почти незаметно покачал головой, и я ещё сильнее прижал Веронику к себе, пытаясь своим телом защитить её от этого жуткого зрелища.
И в этот момент мои пальцы, лежавшие у неё на затылке, ощутили нечто липкое и пугающе влажное. Я инстинктивно отдернул руку и увидел — вся моя ладонь была в тёмной, почти чёрной крови. Её светлые волосы сзади были полностью пропитаны ею, слипшись в один сплошной, ужасный ком.
«Они били её по голове».
Эта мысль пронзила меня новой, свежей волной ярости, такой всепоглощающей, что на секунду перекрыла даже мою собственную боль. Я зажмурился, чувствуя, как подкатывает тошнота. Мои предположения о том, что она отделалась лишь испугом, рухнули в одно мгновение.
Осторожно, стараясь не причинить ей ещё больше боли, я приподнял её голову, чтобы рассмотреть получше. На её бледной шее уже стекала струйка крови из-под волос. Она была без сознания? Или просто в таком глубоком шоке, что не чувствовала боли.
— Медика! — мой голос прозвучал хрипло и громко, заставляя даже Дениса вздрогнуть и обернуться. — Сюда! У неё травма головы! Срочно!
Я уже собрался поднять Веронику на руки, чтобы понести её в машину скорой помощи, как снаружи раздался ещё один оглушительный скрежет шин, резкий и яростный. В свете фар скорой большая тёмная иномарка затормозила, едва не врезавшись в неё. Дверь распахнулась ещё до полной остановки.
Из машины вылетел мужчина в костюме, судя по всему отец Вероники. Он был без пальто, на лице — маска такой первобытной, животной тревоги, которую я никогда раньше не видел. Его взгляд, дикий и острый, за долю секунды пронзил всё пространство амбара, выхватывая детали: бойцов, тело на полу, Дениса, меня... и наконец — её.
Он замер на мгновение, увидев нас. Увидев, как я стою на коленях, прижимая к груди его дочь — бледную, дрожащую, с запавшими, ничего не видящими глазами, в грязной, порванной одежде.
— Вероника... — его голос сорвался не на крик, а на сдавленный, хриплый выдох, полный такого ужаса, что по коже побежали мурашки.
Владимир Александрович сделал несколько резких шагов вперёд, его лицо исказилось гримасой боли. Он не бежал, он шёл, словно преодолевая невидимое сопротивление, и его взгляд не отрывался от дочери.
Я почувствовал, как Вероника инстинктивно ещё сильнее вжалась в меня, её дрожь усилилась. Она, казалось, даже не осознавала, что происходит вокруг.
Её отец рухнул перед нами также на колени, не обращая внимания на грязь и кровь на земле. Его большая, сильная рука дрожащей ладонью потянулась к её щеке, но не коснулась, замерла в сантиметре, будто боялась причинить ещё больше боли.
— Дочка... доченька моя, — его голос был беззвучным шёпотом, губы бессильно дрожали. — Я здесь. Папа рядом.
Он наконец поднял на меня взгляд. В его глазах бушевала буря — ярость, благодарность, страх, беспомощность. Всё сразу.
— Что с ней? — выдавил он, и его голос сломался.
— Травма головы, — тихо, но чётко ответил я, стараясь, чтобы голос не дрожал. В этот момент к нам подбежали.
Владимир Александрович, стараясь не задеть рану на её голове, помогал медикам уложить Веронику на жёсткие носилки. Её тело было неестественно гибким, безвольным, и это пугало больше всего. Врач сразу же начал обрабатывать рану на затылке, его лицо стало сосредоточенным и серьёзным.
Краем глаза я заметил, как другие медики и бойцы занимались остальными. Одно тело накрывали тёмным непромокаемым брезентом, без лишних слов и суеты, словно убирая последнее доказательство кошмара. Рядом на другие носилки быстро укладывали другое.
Владимир Александрович стоял над дочерью, как медведь, защищающий своего детёныша. Он не мешал работать, но его массивная фигура заслоняла Веронику от всего остального мира, а взгляд, полный немой ярости, сканировал каждого, кто приближался слишком близко.
— Слушайте сюда, — его голос прозвучал низко и опасно, не оставляя места для возражений. — Делайте всё, чтобы спасти её. Давите газ в пол, понятно? Я еду сразу за вами.
Санитары, кивнув, понесли носилки к машине. Он сделал шаг, чтобы последовать за ними, но затем резко развернулся и направился ко мне. Я всё ещё стоял на коленях, опираясь одной рукой о землю, пытаясь перевести дух. Вся спина горела огнём.
Он остановился передо мной, его тень накрыла меня. В его глазах бушевала буря, но теперь в ней читалась не только ярость. Он молча протянул руку, и в этом жесте не было ничего, кроме решимости и неожиданной, суровой солидарности.
Я, превозмогая пронзающую боль в спине, взялся за его ладонь. Его хватка оказалась твёрдой и уверенной. Он легко, почти без усилий, поднял меня на ноги, как будто я весил не больше ребёнка. Я пошатнулся, мир поплыл перед глазами, но его рука не отпустила мое предплечье, удерживая меня в вертикальном положении.
— Спасибо, — произнёс он, и это одно слово прозвучало тяжело, как камень, падающий на дно колодца. В нём была вся горечь, весь ужас ночи и безмерная, невысказанная признательность. Его взгляд, всё ещё суровый, скользнул по моему лицу, по моей окровавленной рубашке, впитывая все детали. — Вижу, и тебе досталось.
Он не спрашивал, что случилось. Он видел достаточно.
— Садись в машину, — его тон не допускал возражений. Это был не вопрос, а приказ, но в нём сквозила странная, почти отцовская забота. — Доедешь со мной.
Я покачал головой, пытаясь игнорировать туман, заволакивающий сознание.
— Я... на своей машине, — с трудом выговорил я, кивая в сторону своего форда.
Владимир Александрович даже не повернул головы, чтобы посмотреть. Его пронзительный взгляд оценил моё состояние за секунду.
— Твою машину заберут, я позабочусь об этом, — отрезал он, и в его голосе не было ни капли сомнения. — Следственная группа всё равно будет работать на месте, а ты не сможешь вести в таком состоянии.
Он сделал паузу, мягко, но настойчиво направляя меня к своему тёмному BMW. Мы сделали несколько шагов по холодной земле, и вдруг он остановился, внимательно посмотрев на меня.