Отец пристально смотрит на меня, долгим изучающим взглядом.
— И ты меня извини, Саша, — говорит он тихо спустя мгновение. — За то, что меня не было рядом, когда я был больше всего нужен.
На несколько секунд воцаряется угрюмая тишина, прерываемая лишь далеким звоном тарелок и стаканов со стороны кухни.
— Но это ведь целиком и полностью вина Романова, — тихо вмешивается Никита, когда молчание начинает ощутимо давить на нас всех.
Мы с отцом переглядываемся, и он спрашивает, вздергивая брови:
— Ты ему все рассказал? Не слишком ли большой уровень доверия?
— Это он у меня сам такой догадливый, честно, — отзываюсь с усмешкой. Замечаю где-то на краю сознания, как приятно вслух называть Никиту своим. — Я в этом вопросе не был до конца уверен. Так это правда?
Отец мрачно и с интонацией надменной неприязни фыркает:
— Ни капли не сомневаюсь. Громовы мягкотелы и слишком привязаны к нам, чтобы суметь отделить деловой расчет от личного отношения.
То, что Дима никогда не сможет открыто выступить против моих интересов, новостью не становится. Да и то, что Тимур Громов до сих пор смотрит на моего отца, как на кумира и недостижимый идеал, тоже. Но ведь всему однажды наступает конец. И чувства, на которые не отвечают взаимностью, со временем перегорают и становятся лишь памятным сувениром из прошлого.
— Но как бы Дима, поняв, что у вас с ним, — отец кивает на притихшего Никиту, гоняющего вилкой салатный листок в винном уксусе, — все серьезно, не решил, что пора и ему сделать выбор в пользу дела.
Значит, отец про себя сделал вывод, что Никита не моя временная блажь. И это говорит о том, что я действительно изменился. Это чувство изменило все во мне — и выражение во взгляде, когда я смотрю на него, и мое поведение. Как заметил Антон на днях: «ведь с ним ты совсем другой, еще незнакомый мне Алик».
— Вы хотите, чтобы ваш сын подыграл чувствам Громова, лишь бы не наживать себе лишнего врага? — уточняет Никита с изрядной долей ехидцы в тоне.
Я хорошо знаю отца, а потому качаю головой и отвечаю вместо него:
— Нет. Он хочет, чтобы я был во всеоружии, когда Громовы примут сторону Романовых окончательно.
Никита хмурится и понятливо кивает.
Для него фамильная гордость Милославских уже не откровение свыше.
Мы заканчиваем обедать, и я велю двум телохранителям отца отвести его в спальню и дать необходимые лекарства. Папа пытается вяло возражать, но на нем уже лица нет от усталости и тихой борьбы с болью. Он бледнеет и обливается потом, а потому скоро перестает оказывать сопротивление и соглашается отправиться спать. Перед тем, как подняться со стула, он достает из внутреннего кармана пиджака права и небольшой файл со сложенными документами.
— Ламборджини теперь официально твоя. И настоящие права — тоже, — говорит он в ответ на мой непонимающий взгляд. Потом оборачивается на Никиту и добавляет с легкой улыбкой, таящейся в уголках чуть приподнятых губ: — Приятно было познакомиться, молодой человек.
Отца уводят, и прислуга начинает постепенно убирать со стола грязную посуду и накрывать к чаю. Я уже думаю, что теперь нас никто не побеспокоит, но тотчас, будто наперекор моим желаниям, звонит телефон. На дисплее появляется фотография Антона, и мне приходится принять вызов.
— Поехали кататься! — сходу весело заявляет Васильев. На заднем фоне я слышу девичий голос — кажется, Ульяны — и гул заведенного мотора.
— Что? — переспрашиваю обманчиво ласковым тоном, надеясь, что Антон поймет намек. Но тот повторяет громко и раздельно, будто для глухого:
— Алик. Поехали. Кататься.
— Ты в своем уме? — я устало провожу ладонью по лицу, с сожалением глядя на любимый шоколадный торт. Нечто настойчивое в голосе Антона намекает мне, что устроить трапезу в духе семейства Обломовых и переместиться обратно в спальню нам с Никитой сегодня не светит. — Действительно думаешь, что сейчас я хочу кататься?
— Брось, — фыркает Антон. — Я знаю, что твой отец тебе подарил-таки тачку и купил права. Прокатиться по каньону — долг чести.
— Васильев… — начинаю угрожающе, но он нетерпеливо перебивает меня:
— Давай, спроси у Ника, хочет ли он.
Я смотрю на Никиту и тотчас понимаю по его загоревшемуся взгляду, что он слышал каждое слово Антона. Васильев — изверг. Нашел, как быстро и эффективно на меня надавить, и теперь собирается вовсю этим пользоваться.
— Он согласен, да? — без капли стыда смеется Антон. — Будем ждать вас на месте. К нам еще Лебедев и Смолов с девчонками подвалят.
— У Лебедева есть девчонка? — спрашиваю с удивлением, отхлебывая из чашки с чаем и отламывая фигурку из безе с края торта. Раз уж не дают поесть не спеша, придется довольствоваться малым.
— Ну, Дубль Каринку привезет, а Виктор… да нет у него девчонки, — отзывается Антон с сомнением. — Он мальчика немого притащит, все время забываю, как его зовут.
— Гриша, — подсказывает Никита, наклонивший голову в мою сторону, и почему-то краснеет, отводя взгляд.
— Ага, Гриша, — отзывается Антон и веселеет еще больше, услышав его голос. — Все. Отказы не принимаются. Ждем вас.
Он отключается, и я с укором и долей легкого негодования смотрю на Никиту. Тот в ответ лишь ласково улыбается.
— Ну не делай ты такое зверское лицо, — говорит он со смешком. — Подчиненных будешь пугать, а я твоей актерской игре не верю.
— Просто мы так давно не проводили время вдвоем, — замечаю с грустным вздохом.
— Так в чем проблема? — удивляется Никита, перехватывает руку, в которой я держу цветок из шоколадного крема, и тянет ко рту, слизывая с моих пальцев лакомство. Я усмехаюсь. Только он может так просто и естественно делать такие нелепые вещи. — Я отпросился у брата до вечера воскресения. У нас еще целая ночь впереди.
Сердце ускоряет темп.
Неужели, правда, счастье на заставило себя ждать? Закончились бесконечно тянущиеся дни мучительного одиночества, и больше не придется скрываться и обманывать?
— К тому же, — Никита смущенно улыбается. — Мы ведь теперь будем вместе.
— Как Сид и Нэнси? — переспрашиваю весело. Он тянется ко мне, бормоча уже у самых губ:
— Ага. Только не так трагично.
Он целует меня, и я тут же перехватываю инициативу. Прикусываю его нижнюю губу, втягиваю его язык себе в рот. Никита сладко вздыхает, держа в ладонях мое лицо, и на несколько блаженных секунд мы полностью пропадаем в этом поцелуе.
— Продолжишь в том же духе, — говорю, нехотя отстраняясь, — и я ни на какой каньон я не поеду.
— Все-все, едем, — смеется Никита. — Алик, ты точно самый нетерпеливый человек на планете!
*
Когда мы выезжаем на шоссе, я отправляю смс отцу, предупреждая, что мы вернемся вечером, и велю Никите заглянуть в бардачок.
— Что это? — одной рукой он держит стаканчик с кофе, а другой открывает папку и принимается листать. Удивленно вздергивает брови: — Буклеты медицинских вузов?
— Кто-то же из нас двоих должен думать о твоем будущем, — усмехаюсь, глядя на дорогу, черной полосой зияющую посреди моря белого. Мокрые хлопья снега кружатся в воздухе, плотной взвесью скрывая постепенно отдаляющиеся городские постройки.
Никита молчит какое-то время.
Исподволь поглядывая на него, я вижу тонкую задумчивую морщинку между его бровей.
— Тут есть немецкие, — с сомнением тянет Никита. — Свободный университет Берлина и Берлинский университет имени Гумбольдта.
— Международный диплом котируется выше, — я сворачиваю на развилке, выбиваясь из сплошного потока машин, тянущегося в сторону города. — Ты же учишь немецкий.
— Да, но… — Никита проводит ладонью по волосам, приглаживая непослушные вихры. — Как ты себе это представляешь? Учиться в Европе — на это нужны деньги.
— Сейчас ты скажешь, что не возьмешь у меня ни копейки? — я напрягаюсь, вцепляясь в руль. Проигрывая эту сцену в голове на прошлой неделе с сотню раз, я примерно так все себе и представлял.