— Брешешь! — хохочет Антон, глядя на меня круглыми глазами. — Не может быть! Парень, который навалял тебе — Никита? Не зря он мне сразу понравился.
— Тебе лишь бы меня подколоть, — закатываю глаза, туша окурок в бутылке.
— А тебе просто завидно, — не унимается Антон, подскакивая ко мне и пытаясь закинуть мне за шиворот охапку снега. Я уворачиваюсь, чертыхаясь, и отвечаю Васильеву крепким снежком, сбивающим шапку с его головы. — Что твой парень дерется лучше тебя.
Вик и Дубль переглядываются с каким-то робким чуть смущенным удивлением. Они непривычны еще к тому, что у меня могут быть серьезные отношения, что кого-то я могу называть своим парнем.
А я не задумываюсь об этом. Я просто счастлив.
Перед тем, как рассесться по машинам и отправиться колесить по каньону, мы достаем из бардачка Виктора охотничий нож и становимся у дальней стены беседки.
По очереди, передавая нож друг другу, царапаем свои имена поверх давно стершихся и едва различимых слов и фраз. Я уже не вижу под свежими надписями имен Димы и Жени. Они поблекли и отошли в прошлое. Все еще засевшие где-то глубоко, под слоем краски и давнишних воспоминаний. Но неминуемо перечеркнутые новыми именами: «Карина», «Антон», «Вик», «Дубль», «Ульяна», «Гриша», «Никита» и «Алик».
Комментарий к 4. Вечность встанет с нами рядом
* история Сида и Нэнси — романтизированная в СМИ и массовой культуре история любви легендарного панк-рокера Сида Вишеза и танцовщицы Нэнси Спанжен. В данном случае Алик имеет в виду строку “и будем мы с тобою вместе, как Сид и Нэнси” из песни группы Люмен.
** “Jaws” — марка пива.
*** лагер — наиболее распространённый тип пива, при изготовлении которого используется низовое брожение с последующей ферментацией при низкой температуре.
========== 5. Дима ==========
Прости, опять что-то вышло не так.
Я был непонятен тебе и многим другим.
Пусть это будет один случайный пустяк.
Прости мои слабости, но кто я без них.
(Смысловые галлюцинации «В никуда»)
*
Сны у меня скучные и черно-белые.
Грубо сшитые из обрывков памяти: каких-то далеких, размытых большей частью воспоминаний и пресных цифр бухгалтерских отчетов. С тех пор, как отец стал учить меня, как вести бизнес, мне перестали сниться цветные яркие сны — всегда строго по делу. Бывают, конечно, и хорошие дни, когда мне снится, что родители по-прежнему вместе, они ведут меня гулять в парк и покупают мне огромное липкое облако сахарной ваты на палочке. Бывают и плохие, когда в голове заезженной лентой кино крутится Алик, и я просыпаюсь весь в холодном поту, просыпаюсь, рыдая, как последняя бесхребетная тварь, или просыпаюсь со стояком.
Сегодня — один из таких плохих дней.
«Дима, проснись, — говорит Алик, глядя на меня сверху-вниз с легким удивленным пренебрежением, будто увидел, что запачкал ботинок грязью. — Просыпайся, Громов. Просыпайся, сученыш, или у тебя опять встанет».
Просыпайся.
Проснись, это всего лишь сон.
— Дима, проснись.
Я открываю глаза, резко сажусь в постели, сжимая простынь в кулаках. Надо мной склонилась, ухмыляясь, Карина. От ее растрепавшихся рыжих волос веет уличным холодом и пряным ароматом гвоздики и вина.
— Где была? — спрашиваю резко, кидая взгляд на электронные часы на тумбочке. Надо же, всего лишь семь часов вечера. Вот что значит — начать пить джин с тоником сразу после завтрака. Быстро же меня срубило.
Теперь дико болит голова, и во всем теле такая тяжесть, будто я днем разгружал вагоны, а не спивался в одиночестве в пыльном закутке между диваном и стеной.
— Гуляла, — Карина бесцеремонно забирается на мою кровать прямо в джинсах и накинутой на плечи куртке. Ложится на живот и вытаскивает из-под матраса журнал с мужскими моделями нижнего белья, принимаясь его листать.
— Тебе не говорили, что нельзя брать чужие вещи? — шиплю раздраженно, отнимаю у нее журнал и убираю в тумбочку с кодовым замком. От греха подальше, мало ли, мать Карины решит сделать у меня в комнате перестановку или поменять в доме все матрасы. — И где это ты шлялась?
— На каньоне, — Карина смотрит на меня через плечо со снисходительной полуулыбкой. — Тебе интересно, видела ли я Алика? Да, видела. Мы обкатывали его ламборджини.
— Тачка и так была его, — отзываюсь лаконично.
Встаю и направляюсь к шкафу. Одежда, в которой я заснул, помялась и насквозь провоняла куревом и не раз пролитым на нее джином. Перебираю ровные стопки брюк, с трудом выпутываюсь из джинсов, переодеваясь. Меняю майку, пару раз провожу щеткой по волосам и придирчиво оглядываю себя в большой зеркальной створке шкафа. На щеке остался красный след от уголка подушки, нос распух и покраснел из-за начинающейся простуды, под глазами образовались темные мешки. Красавец, блин.
— Ты не все спросил, что хотел, — Карина, как всегда, бьет ниже пояса. Наматывает длинный локон на палец и прищуривается. Видно, замечает нечто по-звериному отчаянное в выражении моего лица, потому что вздыхает. — Ладно, не спрашивай, я сама скажу. Они приехали на каньон вместе. И они выглядели счастливыми.
Мне до боли, давящей на сердце, хочется, чтобы однажды мне хватило духу сказать «что же, я за них рад». Но я все еще чувствую, как ничтожно слаб, и для такой откровенной лжи, и для искренней радости за Алика, что он счастлив с кем-то другим, счастлив без меня. Мне хочется, чтобы стыд и раскаяние за тот поступок, когда я побил Никиту на школьном дворе, стали спусковым механизмом моего долгожданного освобождения от клубка термоядерных чувств — злобы, гнева, ревности и обиды.
Но этого по-прежнему не происходит.
Я все еще не свободен.
— Кто тебе правду скажет, кроме сестры, — хмыкает Карина, поднимаясь с кровати и направляясь к выходу из моей спальни.
— Сводной, — бросаю я ей в спину. Карина напоследок показывает мне средний палец.
*
Ужин я проспал, поэтому спускаюсь на первый этаж немного погодя, чтобы заесть хреновое настроение хотя бы миндальным печеньем и кефиром. На кухне пересекаюсь с тетей Алей и Ильей, моим телохранителем. Илья лишь мельком глядит на меня поверх учебника: ему немногим больше меня, но он уже заочно учится в местном вузе. Скорее всего, диплом получает для галочки, потому что устроиться моим телохранителем означает выгодно и надолго устроиться. У парня черный пояс по каратэ и превосходные навыки в стрельбе из разных видов оружия — отца это больше чем устраивает.
Когда я захожу на кухню, тетя Аля откладывает свою сумочку, треплет меня по волосам и тепло улыбается.
— Найдешь, что покушать? — спрашивает она, пытаясь поймать мой взгляд. Не хочу встречаться с ней глазами, чтобы не выдать по неосторожности, что я по-прежнему не рад ей как части моей семьи. Тетя Аля этого не заслужила. — Мы с твоим отцом уезжаем на конференцию за город. Вернемся завтра утром.
— Угу, — отзываюсь невнятно, открывая холодильник и доставая бутыль кефира.
— Тогда до скорого, Димочка, — она протягивает руку, будто снова хочет потрепать меня по волосам, но я непроизвольно дергаюсь в сторону, напрягаясь, и тетя Аля тут же сконфуженно отворачивается, старательно делая вид, что жест ко мне не относился. Черт. Обещал же отцу, что буду дружелюбнее с ней.
— До свидания, теть Аль.
Она слабо улыбается, уходит, унося с собой шлейф дорогого итальянского парфюма, и где-то в отдалении за ней хлопает входная дверь. Илья тут же опускает учебник и громко фыркает, паясничая:
— Все в порядке, Димочка? Сможешь покушать сам, Димочка? Или тебе подтереть слюнки?
Я пристально смотрю в карие глаза Ильи, холодные и недружелюбные. Окидываю его беглым взглядом: от бритой светло-русой макушки до мысков красных найков, которыми он легонько барабанит по плиточному полу.
— Доиграешься, — замечаю ему с прохладцей. — Попрошу отца, чтобы тебя уволил.
— Да? — Илья весело скалится. — И что ты ему скажешь? Что я тебя обижаю? В чем дело, Дима, — он изображает искреннее изумление, — тебе же нравятся те, кто тебя унижает.