А еще — я был бы выше.
Эта мысль заставляет меня улыбнуться.
В Алике метр восемьдесят семь, а во мне — метр девяносто. Его бы точно взбесил этот факт.
И вслед за этим я думаю с неожиданным душевным подъемом: еще обязательно взбесит. Как только я встану на ноги и посмотрю на Алика слегка сверху вниз. Наша жизнь не хуже и не лучше из-за того, что сложилась именно так. Просто где-то в параллельной вселенной существуют два парня, один из которых никогда не становился у руля торгово-производственной империи, а другой никогда не терял способности ходить. Зато в настоящей версии есть Алик Милославский, рано повзрослевший, рано научившийся совсем недетским вещам. Который однажды встретился с Никитой Воскресенским и вылечил его от хронической тоски и ненависти к жизни.
Я дергаюсь, когда открывается дверь.
Заходит Алик, а следом за ним плетется Дима в какой-то безразмерной куртке для охоты. Громов чуть опухший после болезни, и он чем-то настолько встревожен, что в первые несколько секунд меня не замечает, а когда наконец встречается со мной глазами, лишь серьезно кивает и садится в кресло у входа.
— …Я уже сказал, что мой отец не имеет никакого отношения к шантажу, — Алик продолжает прерванный разговор, обращаясь к Диме, но смотрит при этом на меня с каким-то странным выражением и слегка хмурится. Мне становится неуютно под этим взглядом — складывается впечатление, что Алик за что-то на меня сердится. — Ульяна сейчас у него лишь потому, что хочет попросить помощи.
Дима недоверчиво фыркает.
— Почему бы ей не обратиться к своим родителям?
— Может быть потому, что Ульяна не хочет, чтобы они знали о ее откровенных фотках? — ядовито спрашивает Алик.
Я ничего не понимаю.
В первый раз слышу о том, что Ульяна находится сейчас наверху, с отцом Алика. В первый раз слышу о каких-то фотографиях.
Алик вздыхает, присаживаясь на край стола, за которым я сижу. Скрещивает руки на груди и произносит уже мягче:
— Дима. Мы тебе не враги.
Громов опускает взгляд на свои ботинки и тихо бормочет:
— Я уже не знаю, кто мне враг, а кто нет. Не знаю, на кого можно положиться… — он проводит ладонью по встрепанным темным волосам. — Веришь или нет, но я хочу лишь спокойствия для своей семьи.
— Как и все мы, — замечает Алик. Он оборачивается на меня все с тем же странным непонятным выражением во взгляде и тут же прячет глаза.
— Нет, — возражает Дима со спокойной лишенной издевки улыбкой. — Ты никогда не хотел только этого. Тебе надо всегда быть наверху. Или жизнь начинает казаться тебе скучной и ничего не значащей.
Я слышу искренность в его словах и сам прекрасно понимаю, что то, о чем говорит Дима, чистейшая правда. Алик живет борьбой за первенство, и статичное спокойствие явно не про него. Эта мысль, вырванная из ровной череды аксиом и выставленная на свет, вселяет в меня смутное беспокойство.
Алик игнорирует слова Димы и лишь произносит уверенным тоном:
— Мы поможем Ульяне. Я знаю, это Карина попросила тебя не спускать ситуацию на тормозах. Так вот, можешь передать ей, что мы с отцом и Антоном лично проследим за тем, чтобы фотографии не просочились в сеть.
— Спасибо, — Дима поднимается из кресла и делает шаг к двери.
Уже взявшись за ручку, он оборачивается и быстро произносит:
— Приятно было повидаться, Никита.
Я вспоминаю о том, что Дима просил Ромашку не трогать меня. Мне Алик рассказал после их с Романовым драки. И я при всем желании не могу теперь чувствовать и капли былой ненависти по отношению к Диме.
— Взаимно, — улыбаюсь, и Громов, неуверенно улыбнувшись в ответ, уходит.
Алик отстраняется от стола и поворачивается ко мне лицом, криво усмехаясь.
— Вы теперь с ним лучшие друзья или что-то типа того? — спрашивает он шутливо.
— Ничего не хочешь мне рассказать? — оскорбляюсь слишком явной попытке увести тему подальше от только что случившегося разговора. Алик тяжко вздыхает, потирая пальцами переносицу. — Алик, какого хрена? Мы же, кажется, договорились, что ты не будешь ограждать меня от всего, что происходит вокруг?
— Дело не в этом… — слабо пытается возразить он, но я лишь фыркаю:
— А в чем же?
Милославский хмуро смотрит на меня и молчит. Он не хочет лгать, но и сознаваться в том, чего пообещал не делать, не хочет тоже. Я понимаю теперь, что недовольный взгляд Алика, когда они разговаривали с Димой, относился к нежеланию впутывать меня в новую историю.
— Ты не сможешь держать меня вечно в сувенирном стеклянном шарике, — произношу я с нажимом. — Тебе либо придется научиться мне доверять, либо твоя мания держать все под контролем станет реальной проблемой в наших отношениях.
Алик удивленно вздергивает брови.
В его серых глазах зреет раздражение.
— Вау, — произносит он голосом, сочащимся ядом. — Ты ставишь мне ультиматум?
Меня ощутимо задевает его тон с явным намерением выместить злость в до обидного глупой ссоре. Я даже жалею на секунду, что не могу встать и, демонстративно хлопнув дверью, выйти из кабинета. Для того чтобы убраться отсюда, проигнорировав его выпад, мне пришлось бы совершить ряд бесхитростных манипуляций — подтянуть к себе за ручку коляску, стоящую чуть поодаль от кресла, перелезть в нее, попросить Алика отойти, а потом, быть может, попросить придержать мне дверь.
Поэтому я выдыхаю, стараясь взять себя в руки, и ровно произношу:
— Вижу, ты завелся не на шутку. Ссориться с тобой я не хочу. И продолжать разговор в таком духе не хочу.
Алик стоит вполоборота ко мне, упрямо вздернув подбородок, и разглядывает картину на стене.
— Отлично, — говорит он с напускным безразличием. — Предлагаю не принимать опрометчивых решений… Мне надо будет отлучиться по делам, а ты позвони моему водителю, попроси подбросить тебя ко мне.
Я молча киваю.
Не спрашиваю, по каким это делам он собирается отлучиться из офиса, как не говорю и того, что ехать к Алику не собираюсь. Я слишком зол на него сейчас, чтобы играть по его правилам.
Алик открывает шкаф, снимает и вешает на дверцу пиджак, надевая кожанку. Я опускаю взгляд, проклиная себя за то, что думаю не о том, что Алик поступает по-детски, а о том, насколько он красив в таком небрежном одежном сочетании — кожанка поверх рубашки.
— До вечера, — бросает он сухо, даже на меня не взглянув, и выходит за дверь.
А я, дождавшись, когда его шаги стихнут в отдалении, достаю свой телефон и набираю смс Леше: «Сегодня ночую дома».
*
На ужин Василиса делает потрясающие куриные крылышки в мандариновом соусе и рис с овощами, поэтому я ничуть не жалею, что сегодня решил остаться дома. Мы втроем сидим на кухне, смотрим хоккейный матч между местными командами, обмениваемся новостями и вялыми шутками и с аппетитом едим.
Через час Лешка достает из холодильника три банки пива, одну протягивая мне.
— Не делай такие глаза, — фыркает он. — Я же знаю, что ты пьешь что-то втихаря.
Я пожимаю плечами и беру банку, открываю ее и ловлю губами шустро побежавшую из-под крышки пену. Несколько глотков холодного пива окончательно уверяют меня в том, что этот вечер довольно хорош.
Леша берет из мойки бокал для Василисы, но она качает головой.
— Я не буду.
Леша садится на место, открывая свою банку, и смотрит на Василису с непониманием.
— Ты себя нехорошо чувствуешь? — спрашивает он с беспокойством. Василиса снова качает головой и закусывает ярко накрашенную нижнюю губу, прежде чем пробормотать:
— Нет, я в порядке. Но, дело в том, что… — ее взгляд блуждает по кухне, не зная, на чем остановиться. Если честно, я впервые вижу Василису такой неуверенной. — Я не буду ничего пить следующие девять месяцев.
Я медленно ставлю свою банку на стол, чтобы ненароком не опрокинуть. Мгновенно догадываюсь с немым восторгом, в чем суть, а вот Лешка, судя по приоткрытому рту, в своей извечной манере тупит над очевидным.
— Я беременна, — объявляет Василиса дрогнувшим голосом.