Алик улыбается.
Распущенные длинные волосы падают ему на лицо.
— Когда сказал, что больше меня не любишь.
========== 8. Шаг в будущее ==========
На следующее утро во мне просыпается странное желание сварить нам обед на несколько дней вперед. Лешка уносится на работу, потрепав меня по волосам и попросив не громить сильно кухню. Василиса, подхватив сонную Ритку, отправляется на прогулку с подругами. А я достаю из холодильника овощи и рыбу, ставлю кастрюлю на газ и погружаюсь в процесс готовки. В каком-то смысле шинковка моркови и лука помогает отвлечься. Но с другой стороны я лишь больше погружаюсь в собственные мысли и понимаю, что любая попытка абстрагироваться от происходящего в жизни обречена на провал.
Супу остается только докипать на плите, и почти сразу же, как я заканчиваю убирать картофельные очистки, раздается звонок в дверь.
Я ни на секунду не удивляюсь, когда на пороге оказывается встрепанный чуть уставший Алик, принося с собой табачный дух и веяние дорогого парфюма.
— Привет.
Он вешает на крючок в прихожей куртку, разувается и по-свойски проходит на кухню. Садится за стол, кидая краткий взгляд на кастрюлю с супом, подбирает оказавшуюся лишней морковку и откусывает от нее.
— Хочешь уху? — спрашиваю учтиво, подкатывая коляску в другой стороны стола.
— Неа, спасибо.
— Разобрался с Пашей?
— Угу, — Алик затягивает хвост на затылке и смотрит на меня тем долгим внимательным взглядом, какой обычно предварял не самые легкие разговоры. — С тем условием, что я выиграю у него гонку. Паша жить не может без феерий и развлечений. Что же, пусть играется. Я в себе не сомневаюсь.
Я закатываю глаза.
Конечно, извечное самомнение Милославских.
— Не пойму, у вас все решается через машины? — бормочу со вздохом.
— Типа того, — Алик усмехается, а потом откладывает нетронутую сердцевину моркови на салфетку. Что-то в его взгляде подсказывает, что речь сейчас пойдет не о бизнесе. — Никит. Я понимаю, что то, что я сделал, фактически приговорило меня к существованию без тебя, — в его тоне что-то надламывается в сторону искреннего неприкрытого сожаления. — Эти полтора года были худшими в моей жизни, и в разлуке я осознал, что если бы ты поступил так со мной, это разбило бы мне сердце… Несмотря на любые хуевы благие намерения. Я просто понял, что есть вещи страшнее риска и шальных пуль. Это дни, в которых не было тебя.
Его слова отзываются во мне острой мукой, они резонируют с каждым моим прерывистым вдохом. И мне хочется верить, что Алик действительно понял и прочувствовал то, о чем он сейчас говорит.
Одно я знаю точно.
Алик мог о чем-то умалчивать, но он никогда мне не лгал.
— Но если мы любим друг друга, — продолжает он вкрадчиво. — Если ничего не исчезло и не было забыто… Разве не можем мы быть вместе?
Я опускаю взгляд на свои скрещенные пальцы.
— А что потом? — спрашиваю тускло. — Ты вновь исчезнешь с благими намерениями, когда случится нечто, что по твоему мнению будет мне угрожать?
— Такого больше не случится никогда, — отрезает Алик твердо.
Я усмехаюсь сардонически.
— Алик, ты не можешь контролировать все на свете, — говорю я убежденно. Правда в том, что меня мучительно тянет к нему, я не могу почувствовать ни с кем другим и сотой доли того, что чувствую с ним. Но могу ли я доверять человеку, который не верит в мои собственные силы? — На тебе снова крупный бизнес, который сопряжен с бесчисленным множеством нюансов. В любой момент что-то может пойти не так. Кто-то может пытаться ставить палки тебе в колеса. И что станет тогда? Ты будешь отталкивать меня из раза в раз, пытаться сохранить меня в вакууме безопасности? Я не готов к такому. Я готов претерпевать любую самую адскую боль, когда ты рядом. Но когда тебя нет, даже крохотный толчок от судьбы кажется мне концом света.
Алик поднимается на ноги.
Огибает стол и садится передо мной на корточки. Берет мои ладони в свои и мягко гладит их большими пальцами, заглядывая мне в глаза. Серьезно, без доли иронии или хмурого упрямства.
— Мой эгоизм не давал мне увидеть, что с трудностями умею справляться не только я… Но посмотри на себя. Ты мужчина, — говорит Алик просто и улыбается. — Прекрасный сильный мужчина, который достоин того, чтобы в него верили. Которого не пугает риск. Который способен защитить себя. Который не требует отношения к себе как к хрустальному хрупкому изделию. И, черт подери, моей главной ошибкой было то, что я этого не понимал.
Я чувствую, как что-то в груди, сковавшее сердце, постепенно разжимается, позволяя мне дышать свободнее. Чувствую, как обжигают глаза невольно выступившие слезы.
Алик приподнимается, чтобы обнять меня крепко-крепко, прижать к себе и прошептать на ухо:
— Я не заставляю тебя ответить прямо сейчас. Но если ты захочешь дать мне шанс, то я тебе обещаю. Через любой пиздец, который нам будет грозить, мы пройдем только вместе.
Конечно же, сразу я Алику ничего не отвечаю.
Я еще не чувствую себя готовым к ответу, который изменит всю мою жизнь, и Милославский, этот новый резко повзрослевший Саша, относится к моему молчанию с удивительной чуткостью и пониманием. Он отстраняется, мягко улыбается и поднимается на ноги.
— Приедешь на гонку смотреть? — спрашивает он.
Я пожимаю плечами, улыбаясь ему в ответ:
— Думаю, это событие соберет на каньоне не только весь наш старый класс, но и добрую четверть города.
— Ты мне льстишь.
— Не тебе. Минералову.
Мы с ним в унисон весело и беззаботно смеемся, и я еду провожать Алика.
Он надевает куртку, насквозь пропахшую табаком, отвечает на телефонный звонок сухим «Милославский, слушаю» и, махнув мне на прощание рукой, выходит за дверь.
*
На сегодняшнем приеме у врача мне позволяют постоять на костылях дольше обычного. И влажная от выступившего пота майка, участившийся пульс и режущая боль в отвыкших от нагрузки ногах ничуть не умаляют моего восторга. Жесткие валики впиваются, кажется, до самой плечевой кости, но то, что я могу выдержать уже целых пять минут, стоя на своих двоих, воодушевляет меня до широкой ничем не омраченной улыбки.
— Ник может попробовать сделать шаг? — любопытствует Ульяна у врача. Она вызвалась возить меня сегодня по делам, и теперь ходит по кабинету, робко поглядывая на меня поверх медицинского буклета. Не может привыкнуть к тому, что разница в нашем с ней росте резко подскочила до двадцати сантиметров в мою пользу.
— Если сможет, я не запрещаю, — отвечает Ростислав Сергеевич, поглаживая светлую эспаньолку на подбородке. Когда наши приемы проходят тет-а-тет, он мне таких вольностей не позволяет. Чаще всего предпочитает гнуть меня на кушетке во все стороны и вить из моих ног морские узлы до тех пор, пока я не начну вопить и умолять о пощаде. А тут, видимо, решил устроить показательное выступление для Ульяны. — Ну, Никита. Дерзай.
Я удобнее перехватываю левый костыль и чуть сдвигаю его вперед.
Переношу вес на правую ногу, и тяжесть, которой наливаются мышцы, заставляет меня настороженно замереть. Я боюсь, как бы в такой ответственный момент голень не прихватило судорогой. Валиться на пол с высоты собственного немалого роста, когда на тебя с радостным ожиданием смотрит Ульяна, не лучший исход.
Но тяжесть постепенно рассеивается, оставляя за собой лишь уже привычную слабую пульсацию боли.
И тогда я делаю усилие, пытаясь передвинуть левую ногу.
Резиновая подошва кеда скрипит по начищенному полу, носок ударяется в стык кафельных плит. Я сжимаю зубы, пытаясь продвинуть ногу дальше, и чувствую, как ступня легонько, на считанные доли миллиметра, приподнимается от пола.
Ростислав Сергеевич тут же подрывается с места и хватает меня под локоть. Как раз вовремя — я слишком сильно оперся на правую ногу и непременно завалился бы на бок, если бы не твердая рука моего лечащего врача.
— Я ее поднял! — хриплю, не помня себя от изумления, когда Ростислав Сергеевич и Ульяна в четыре руки усаживают меня обратно в коляску. — Я поднял ногу! Я почти сделал первый шаг!