— Он не сможет остановиться, — роняет Лебедев дрожащим от волнения голосом.
Я и сам понимаю, что не сможет. Но слова Вика чуть не лишают меня сознания.
Впереди, где-то у кромки вынырнувшего за минувшей низиной горизонта, дыбится насыпь земляного вала. Я не чувствую, как дышу, вцепившись до рези в костяшках в подлокотник.
Алик летит навстречу валу.
Между нашими машинами — неумолимая диагональ в несколько метров.
А потом вдруг дверь с водительской стороны ауди открывается, я вижу хлестнувший по пассажирскому окну язычок ремня безопасности, и Алик вываливается из машины. Слитным резким движением, падая навзничь во влажно-песчаную взвесь.
Вик резко ударяет по тормозам.
Ауди, лишенная курса, виляет, уносясь все дальше и дальше вперед, спотыкается передним колесом о попавшийся овраг, кувыркается со смачным металлическим лязгом и на скорости врезается в вал. Секунда. И грянувший оглушительный взрыв, озаривший влажное замызганное лобовое стекло Викторовой машины рыжим заревом.
— Ник… — выдавливает из себя Лебедев.
Я кричу, пытаясь дрожащими руками расстегнуть ремень безопасности, открываю дверь и, не глядя, вываливаюсь из машины. Ноги прошибает боль от удара, но я не замечаю ее.
Я ползу, вцепляясь руками в сырой песок, к тому месту, где, раскинув руки, бездвижно лежит Милославский.
— Саша! — кричу, волоча за собой ноги и проклиная себя за то, что не могу подбежать к нему, немедленно прижать к себе. — Алик… Черт, скажи хоть что-то!
Когда оказываюсь всего в пяти метрах от Милославского и замечаю тонкую струйку крови, змеящуюся из уголка его губ, из меня вырывается такой душераздирающий вопль, что, вторя ему, громко и с ужасом кричит Вик:
— Что там?! Что?
Я подползаю ближе и вдруг вижу — перед глазами на мгновение вспышкой ложится темная пелена от немыслимого облегчения — что Алик надсадно рвано дышит, не в силах прийти в себя после удара, выбившего из легких весь воздух.
— Алик… — я плачу, не сдерживая себя, подбираясь ближе и падая, подчиненный тяжести произошедшего, рядом на песок. Тянусь рукой к его щеке, ощупываю подрагивающими пальцами его лицо и чувствую на ладони горячее прерывистое дыхание — Алик смеется. Нервно, беззвучно. — Ты живой…
Он смотрит на меня широко распахнутыми от пережитого страха глазами. С трудом поворачивается на бок, чтобы крепко прижать меня к себе.
Мы лежим, обнявшись на песке, озаренные взметнувшимся к небу огнем, пожирающим останки неисправной ауди.
— Конечно, живой, — хрипит Алик, морщась от боли в ребрах. Чуть позже мы проверим, не сломаны ли кости, но сейчас мы не в силах сделать ничего, кроме как слушать смешавшееся в неразличимый гулкий фон общее на двоих сердцебиение. — Я же обещал, что больше никогда тебя не оставлю.
— О, эта извечная самонадеянность, Александр Милославский, — я улыбаюсь, прижимаясь лбом к его щеке. — И нечеловеческое везение.
Слышу отдаленные крики и рокочущие моторы подъезжающих к нам машин. Слышу, как звонко заливисто смеется Виктор, не в силах совладать с эмоцией безграничной радости. Радости жизни.
Я перебираю волосы Алика, чувствую его мягкие сухие губы, бездумно прижавшиеся к бьющейся жилке на моей шее.
И вдруг понимаю ясно, что я сам никуда его не отпущу.
Даже на тот свет.
— У нас все будет хорошо, — произношу твердо. — Это уже я тебе обещаю.
Эпилог
Когда пройдет дождь — тот, что уймет нас,
Когда уйдет тень над моей землей,
Я проснусь здесь; пусть я проснусь здесь,
В долгой траве, рядом с тобой.
(«Когда пройдет боль» — Аквариум)
*
Когда-то давно, в прошлой затерявшейся среди вороха воспоминаний жизни, я бы мог разделить скептическое, отравленное горечью настроение своего клиента и ему вторить. Но теперь оно вызывает у меня лишь добрую понимающую улыбку.
— Коля, ты мне совсем не доверяешь? — спрашиваю прямо, листая медицинскую карту и выписывая в блокнот названия лекарств.
Николай, смурной колючий подросток, упрямо глядит на меня исподлобья, ковыряя ногтем подлокотник инвалидной коляски.
— Вам-то легко говорить, — буркает он недовольно. — С рабочими ногами.
Я хмыкаю.
— Такое ощущение, будто ты не хочешь поправиться, — замечаю мягко.
В окно моего кабинета щедро льется солнечный свет, лаская теплом прикорнувшую на подоконнике Аль Капоне, лениво поводящую во сне темным хвостом из стороны в сторону. Слышится приглушенный стеклом щебет птиц в саду и отдаленный гул газонокосилки.
Апрель.
Природа потихоньку отряхивается от душащего морока зимних холодов, оживает и полнится запахами прелого чернозема и молодой листвы.
— Хочу, — упрямо повторяет Коля. — Но ведь…
— Но ведь что? — переспрашиваю невозмутимо. — Страшно? Или с трудом верится в то, что не все так безнадежно, как расписывают врачи в частных клиниках, мечтающие содрать с твоих родителей кучу денег и потому стремящихся продлить лечение?
Коля насуплено что-то ворчит себе под нос.
— А вы, стало быть, врать мне ради денег не собираетесь? — спрашивает он едко.
— Чтобы покалечить тебе молодые годы? Отнюдь, — я откладываю карту на край стола и закидываю ногу на ногу. — Деньги нужны всем. Но некоторым дороже врачебная клятва и здоровье клиента. Чтобы не мучить тебя догадками понапрасну, сразу скажу, что я сам таким был.
Коля удивленно вздергивает брови:
— Инвалидом?
— Да, колясочником, — сейчас, спустя восемь лет, как я смог сделать первый маленький шажок, и спустя шесть — как встал самостоятельно на ноги, мне кажется это далекой чуждой реальностью или плохим сном. — С такой же ситуацией, как у тебя. С теми же осложнениями. Я проклинал весь свет, мне не хотелось жить, будучи прикованным к коляске. Я никому не верил и думал, что ходить на своих двоих — занимательная байка для оптимистов.
— И что же поменяло ваше мнение? — Коля начинает живо интересоваться вопросом, и я украдкой усмехаюсь.
— Поддержка близких людей и то, что я очень хотел играть в баскетбол.
— Баскетбол? — удивляется Коля.
— Да. До того, как стать врачом, я мечтал быть профессиональным игроком, — рассказываю охотно. — Сейчас уже рад, что не пошел в большой спорт, тяжкая и нервная это работа… Но для себя всегда играю с удовольствием. У тебя в личном деле указано, что ты — пловец. Даже занимал хорошие места?
— Угу, — глаза Коли загораются.
Юношеский пылкий энтузиазм — это самый мощный стимул в любом начинании. Я знаю это по собственному опыту.
— Что же, — я снова открываю блокнот. — Думаю, в курс терапии отлично подойдут занятия в бассейне.
— Правда? — жадно переспрашивает Коля, забывая про недоверчивость и маску угрюмости.
— Конечно. Сейчас составим расписание и согласуем с родителями, идет?
*
Когда прием заканчивается, и родители Коли, горячо меня благодаря, уводят сына к машине, хлопает дверь, выходящая в сад. В гостиной появляется Алик, стягивает рабочие запачканные землей перчатки, бросая их в корзину, и вытирает пот со лба тыльной стороной ладони.
— Уже закончил? — удивляется, застав меня развалившимся на диване перед телевизором. Я убираю звук регионального баскетбольного матча, который третий раз подряд крутят по кабельному.
— Мальчик оказался на редкость понятливым, — говорю, улыбаясь.
Алик подходит и наклоняется, чтобы меня поцеловать.
Поцелуй выходит коротким и смазанным.
— Фу! — морщусь, с трудом отстраняя его от себя за лямку джинсового рабочего комбинезона. — Ты весь потный и грязный. Что ты там делал так долго? Все деревья выкопал и пересадил что ли?
— Какие мы привередливые, — закатывает глаза Алик.
— Ничего не знаю. Пока не сходишь в душ, даже не приближайся ко мне.
Алик тихо хрипло посмеивается.
— Присоединишься? — спрашивает вкрадчиво.