В заключение письма я осведомлялся, не будет ли доктор Росс Кумбз так любезен подтвердить телеграм-' мой готовность принять моего подопечного.
По совету Холмса я добавил также еще несколько строк, в которых высказывал убеждение, что свежий воздух и физическая нагрузка в разумных пределах будут способствовать улучшению состояния мистера Эскотта.
— Это дополнение очень важно, — пояснил мой друг. — Ведь мне необходимо без особых помех обследовать здание лечебницы и прилегающую к нему территорию. — И, уже прощаясь, добавил: — Превосходно, мой дорогой Ватсон! С нетерпением жду от вас известия о том, что доктор Росс Кумбэ принял ваше предложение.
Я прихватил с собой черновик, переписал дома письмо набело на своей почтовой бумаге со штампом в верхнем правом углу и успел опустить письмо в почтовый ящик задолго до того, как почтальон в последний раз забрал почту.
В полдень рассыльный доставил мне телеграмму, в которой доктор Росс Кумбз извещал, что готов принять моего пациента. Взяв кеб, я отправился на Бейкер-стрит, чтобы сообщить хорошие новости Холмсу. Разрабатывая последние детали нашего плана, я совершенно забыл спросить моего друга о том, что же означает миртовая веточка.
Глава 2
На следующее утро, в пятницу, мы отправились поездом 10.48 с вокзала Ватерлоо. У Холмса в руках был чемоданчик с пожитками, которые могли ему понадобиться во время пребывания в «Айви-хаус». У меня в кармане лежала сочиненная мной накануне вечером история болезни Джеймса Эскотта.
По прибытии в Гилфорд мы наняли станционный экипаж до Лонг-Мелчетт и, проехав мили две, увидели справа высокую кирпичную стену, утыканную сверху осколками стекла.
— Территория «Айви-хаус», — заметил Холмс. — Обратите внимание на железные ворота, мимо которых мы сейчас проедем. Слева, в столбе, примерно на середине высоты вы заметите щель в кирпичной кладке. Я обнаружил ее, когда в первый раз отправился сюда на разведку. Если нам трудно будет связаться, я предлагаю вам подождать три дня, чтобы я успел осмотреться в лечебнице, а потом воспользоваться теми инструкциями, которые я постараюсь оставить в этой щели.
Ворота были высокими, из прочных металлических прутьев, заканчивавшихся вверху острыми пиками. Концы прутьев отогнуты под углом так, чтобы никто не мог перелезть через них. В качестве еще одной предосторожности ворота закрывались на массивный засов и цепь.
Проехав еще немного, мы добрались до главного входа — двойных ворот, которые сторожил привратник. Заслышав стук колес, он вышел из соседнего домика и, удостоверившись, что мы именно те посетители, которых ожидали, впустил нас внутрь.
Перед нами простиралась усыпанная гравием подъездная дорога, по обе стороны которой были открытые лужайки, на которых лишь кое-где росли одинокие деревья. Несмотря на яркое солнце июльского утра, все выглядело довольно уныло.
Это впечатление еще больше усилилось при первом взгляде на большое безобразное здание с приземистыми башнями, замыкавшими правое и левое крылья. Серый фасад был почти полностью скрыт темной листвой вьющегося растения, от которого усадьба, несомненно, позаимствовала свое название «Айви».[7] Сквозь листья за нами подозрительно подглядывали окна.
Экипаж подкатил к крыльцу, и мы вышли из коляски. Холмс сразу же принял вид человека, страдающего от меланхолии. Как я уже заметил, [8] он великолепно владел искусством перевоплощения, а на этот раз ему не требовалось ни надевать парик, ни приклеивать усы. С низко опущенной головой и выражением глубочайшего уныния на лице он робко и неуверенно стал подниматься по ступеням крыльца, всем своим видом являя печальное зрелище самой червой меланхолии.
Я позвонил в колокольчик. Дверь отворила горничная и, пригласив нас войти, проводила через холл, обшитый темными дубовыми панелями, в кабинет на втором этаже. Там нас приветствовал доктор Росс Кумбз, который вышел из-за стола, чтобы обменяться с нами рукопожатиями.
Это был человек преклонного возраста, с седой головой, тонкими чертами лица и несколько нервными манерами, что показалось мне странным для врача со столь высокой профессиональной репутацией. Но главным в кабинете, несомненно, была другая особа — дама лет сорока пяти, которую доктор Росс Кумбз представил нам как миссис Гермиону Роули, сестру-хозяйку лечебницы.
В молодости она, видимо, была необыкновенно красивой женщиной. Даже сейчас, в среднем возрасте, она выглядела довольно привлекательной. Ее пышные волосы, лишь слегка тронутые красивой сединой, были собраны в пучок. С того момента, как мы вошли в кабинет, она не спускала с нас больших блестящих черных глаз с выражением искреннего беспокойства. Казалось, экономка читает наши мысли. Ощущение, должен признаться, не из приятных.
Некоторому нашему замешательству способствовало и исходившее от миссис Роули ощущение беспрекословной власти и силы, от которого все мы странным образом почувствовали себя меньше ростом.
Ощущая себя в ее присутствии скованно, я прочитал вслух некоторые выдержки из истории болезни мистера Джеймса Эскотта и вручил ее доктору Россу Кумбэу. Признаюсь, что я раз или два запнулся под пристальным взглядом миссис Роули. Впрочем, к концу чтения я настолько овладел собой, что заключительные слова произнес самым решительным тоном.
— Я вынужден настаивать на праве встречи с моим пациентом в любой момент, когда сочту общение с ним необходимым, — произнес я твердо и решительно. — Речь может идти о некоторых семейных делах, которые мне понадобится обсудить.
На таком пункте настаивал Холмс на случай, если вдруг будет лишен права принимать посетителей, как это произошло с полковником Уорбертоном.
Я заметил, что доктор Росс Кумбз посмотрел на миссис Роули и та утвердительно кивнула.
— Правилами лечебницы это не возбраняется, доктор Ватсон, — произнес доктор Росс Кумбз, передавая мне письменное разрешение.
Оставалось только внести гонорар за недельное пребывание в клинике. Уплатить вперёд требовалось значительную сумму: двадцать пять гиней. Я вручил деньги доктору Россу Кумбзу, который в свою очередь передал всю сумму миссис Роули. Поднявшись с кресла, она отперла дверь в дальнем конце кабинета ключом, который выбрала из связки, висевшей у нее на груди на длинной цепочке, и скрылась в соседней комнате.
Прежде чем дверь успела закрыться, я успел заглянуть в комнату. Похоже, она служила одновременно и кабинетом, и спальней, во всяком случае я разглядел большую конторку, стоявшую у противоположной стены в изножье кровати.
Вскоре экономка вернулась с распиской, которую доктор Росс Кумбз подписал и передал мне.
Покончив с делами, я распрощался со всеми. Последним был Холмс. Оторвав взгляд от ковра, который он печально созерцал, пока шли переговоры, мой друг протянул мне вялую руку и одарил меня взглядом, преисполненным такой скорби, что я ощутил искреннее беспокойство, оставляя его в столь бедственном состоянии.
И только на обратном пути, трясясь в экипаже по дороге на станцию Гилфорд, я подумал, что мои опасения напрасны. Ведь меланхолия Холмса была чистейшим притворством. При мысли об этом я расхохотался, к великому удивлению кучера. Мой старый друг был непревзойденным мастером перевоплощения и мог кого угодно ввести в заблуждение.
Следуя нашей договоренности, я выждал три дня, прежде чем снова отправился в Лонг-Мелчетт. На этот раз я попросил кучера подождать меня неподалеку от главного входа в «Айви-хаус» и пешком добрался до железных ворот. Там я остановился и, убедившись, что за мной никто не наблюдает, наклонился и извлек из щели маленький тщательно сложенный листок, который Холмс оставил в кирпичной кладке.
[8]
В рассказе «Скандал в Богемии» доктор Джон Г. Ввтсон обронил замечание о том, что Холмс не только мастерски переодевался. «Выражение его лица, манеры, даже душа, казалось, менялись при каждой новой роли, которую ему приходилось играть». —