- А я вас узнал, - сказал старик. - Прильнул к двери послушать, что за шум такой на сцене, и тут меня вдруг озарило, что вы и есть тот самый бедолага, которого, ясное дело, далеко не всякий вспомнит за давностью лет. Ну, которого били здесь неподалеку между деревьями. Я-то вспомнил! Он, он самый и есть, твердил я в каком-то, признаться, самозабвении.
- Добрейшей души вы человек... - смутно, растерянно, от недоумения взмокнув, выговорил Острецов.
- Я и бил, будучи не по собственной воле, а в силу подчинения вышестоящим одним из тех, кого науськал и спустил как свору псов директор, ныне покойный, да будет земля ему пухом. Вы уж простите, что я вас так изумляю, поражаю неприятно, заставляя вспоминать безобразия и насилия, над вами творившиеся, но что поделаешь, я тогда служил в этом парке охранником и был по сути зверь в человечьем облике, и не отмыть мне свое прошлое, не обелить, как бы ни хотелось вас порадовать. Я был грубое животное и больше ничего. И ведь до чего кичился своей силушкой! Но с возрастом, сами знаете, часто приходит понимание, и я прямо-таки сжалился и расплакался, горько заплакал, и сжалился я, прежде всего, над самим собой, над тем фактом дикой и наглой животности, который собой представлял в пору своего неприкрытого ничтожества. Мне теперь и людей часто жалко, когда они тут болтаются по аллеям, ни о чем не думая и не понимая человечности. Но давайте, помянув былое, обратимся к современному положению вещей, к тому, как может быть, не в пример разным давностям, хорошо и чудесно нынче, и вот тут вы мне и скажите, ради Бога: вы не помните зла, вы меня прощаете за тот случай неслыханного произвола и насилия?
Острецов замялся, не зная, как ему вести себя под прессом душевности, обрушенным на него гардеробщиком. Ничего достойного на этот счет он не мог придумать и не видел, чтобы ему удалось вдруг извлечь откуда-то образец для подражания.
- Ну, как сказать... дело прошлое...
- Так все же, прощаете? Я не настаиваю, уважая ваши чувства, но хотелось бы услышать...
- Прощаю, - выдавил загнанный в угол Острецов.
- Давайте выпьем за это, - тотчас восторжествовал гардеробщик; бросив по сторонам испытующие взгляды, он выставил, отодвинув пальто, бутылку водки и стаканы. - Думаю, выпивка сейчас не иначе, как к облегчению. Вы и так уже буквально камень с моей души сняли. Да и вам полегче станет, а то вы до сих пор какой-то смурной и квелый.
Острецов выпил, утер губы и задумчиво произнес:
- Вот вы сказали, что приходит понимание, мол, с возрастом откуда-то берется, а только я как-то не испытал этого на себе...
Гардеробщик убрал бутылку и стаканы и, отечески взглянув на собутыльника, сказал:
- О выпивке не беспокойтесь, я припрятал на всякий случай, а в дальнейшем, как только сориентируемся и выберем удобную минуту, мы обязательно еще выпьем.
- Но эти люди, драматург с режиссером, они нас не застукают? Чего скрывать, я возлагал на них определенные надежды, а они не оправдали, и я больше ничего от них не жду, но не хватало еще, чтобы они тут поймали меня на пьянстве...
Запрокидывая голову, смеялся гардеробщик.
- Да какие надежды можно на подобных господ возлагать? Болтуны, пустозвоны, бездельники!
- Симулякры! - подхватил Острецов.
- Не то слово! Еще какие! Да я бы и острее выразился, когда б было так, что у меня, дескать, не забалуешь, я бы чуть что, сразу указ: в Сибирь подобных!
- Я думал с их помощью отыскать свою бывшую жену, по крайней мере хоть что-то узнать о ее судьбе.
- С их помощью? Отыскать бывшую жену? Парень, - перешел вдруг гардеробщик на фамильярный тон, - не бывшую жену ты искал, а просто не знал, как убить время, и нет чтобы взять да пошалить слегка... Но ты, как я погляжу, не из тех шалунов, что сами себе служат отменным развлечением, вот и связался простодушно с балаболами, с дурачьем, воображающим себя пупом земли. Наедине с собой ты найдешь себе оправдание, здесь же, где у нас с тобой непринужденная беседа и водка в запасе, не рассказывай мне сказки.
Выпили еще, и Острецов сказал, полагая, что непременно должен донести до гардеробщика необыкновенную правду своей жизни:
- Конечно, если бы я по-настоящему вздумал найти ту женщину, Валечку, свою бывшую жену, я сделал бы это без помех и препятствий, без тех затруднений, которые почему-то выпали на мою долю. Но я хотел случайной встречи. Настойчивые поиски могли бы ее рассердить, а случайная встреча скорее всего обрадовала бы. И я заглянул бы ей в глаза, прямо в ее душу, заглянул в надежде... заглянул бы, да, так вернее сказать, учитывая сослагательность... А надежда у меня одна-единственная: понять смысл с давних пор мучающей меня проблемы и наконец ее решить. Разве я случайно прибежал тогда в клуб? Или для того, чтобы вы меня здесь избили, травмировали, сделали едва ли не слабоумным? Нет, кто-то позвонил и сказал, что Валечка мне изменяет, я и примчался что твой конь. Значит, заключалась какая-то важность в моем отношении к жене, главенствовало в ней, благоверной этой моей тогдашней, что-то для меня значительное, раз меня так понесло? Я скажу больше, то есть уже начистоту, с поры нашей совместной с ней жизни никто и ничто так не дисциплинировал меня и никакой другой человек не сыграл в моем воспитании столь огромную роль, как Валечка.
- Ого! - выкрикнул гардеробщик, разными ужимками показывая, что словно нестерпимым жаром пахнуло на него от слов собутыльника и он сейчас станет отдуваться и страшно потеть. - Вон как в иных семьях заведено, а еще говорят, что мы будто бы не ведаем феминизма и лишены его благотворного воздействия!
- Это что касается Валечки и ее роли... Ах, это такая роль, в сравнении с которой бледнеют заслуги не только что школьных учителей, но даже моих славных родителей! И мне странно, что после приложения стольких усилий жена бросила меня и, может быть, живет где-то беззаботно в том смысле, что вовсе не думает обо мне. Но в ту пору, когда мы с вами сошлись и вы били меня между деревьями...
- О, забудьте, забудьте!