Ваттола вспотел от ярости. Он был бессилен. Он вышел из юрты. Ни одной зеленой точки на желтом изломе пустыни, ни одного поля. Единственное достоинство климата: мокнущие раны от сухого воздуха заживают сами через самое короткое время. Ваттола усмехнулся. Он вспомнил постоянный мираж этих мест: река, висящая в воздухе, с отрубленными концами. Его жизнь походила на этот мираж. Мать из Милана, отец из Берлина, он попал в плен в Россию и десять лет работал в революции. Революция научила его не останавливаться перед труднейшим.
Его рвали на части. На Карабугазе люди, обалдевшие от соли, вечной соли вокруг, потеряли связь с городом. Пустыня не давала возможности сообщаться с необходимой быстротой. Ваттола взял «Амо» и в семь адских часов пересек песчаный барьер. Связь установилась.
На Челекене стала исчезать нефть. И не то чтобы она исчезала, а из леса вышек действовало всего десять. В чем дело, Ваттола? На черной туркменской шхуне, внучке «викингов Каспийского моря», Ваттола пришел на Челекен. Он нашел весь инвентарь промыслов пришедшим в негодность за давностью лет: канаты сгнили, вышки развалились, как тут доставать нефть. Надо было бить тревогу.
Ваттола возвращался в город, зная, что и там его караулит тьма первостепенных дел. Этот район был недоступен простому человеческому пониманию. Каждое дело влекло за собой тысячи сложностей. В городе надо было поднимать порт, устанавливать темпы, пароходы брали тысячи транзитников, рискуя утонуть от перегрузки. В городе не было деревьев; у привычных людей от жары синие круги скакали перед глазами. Надо было сажать тополь, карагач, арчу, джиду — черт знает что, чтобы получить сто метров тени. Жителей становилось все больше. Надо было доставить им воду из родников на горе.
Он метался от песков к морю и от моря к пескам. Революция не миновала даже верблюдов. Большого одногорбого верблюда «системы» Аруано и двугорбого «типа» Бугро она придумала смешать и получить помесь сильного, крупного «Инера». Это практиковалось и раньше, но не в таких крупных размерах. Человек из Москвы, приехавшим наблюдать этих новых представителей верблюжьей республики, сообщил Ваттоле с тревогой, что на дальних колодцах он нашел не туркменов, а киргизов, между тем он не переходил границы Киргизстана. Проводники-туркмены увели его и отказались быть в тех местах.
Вечером к юрте, где сидел Ваттола, прибыла толпа туркменов.
— Воды не хватало, иолдаш, — нам не хватало всегда воды, а теперь пришли киргизы…
— Но ведь они кизыл-баши, — сказал неопытный москвич, наблюдавший инеров, — уговорите их уйти обратно.
— Они не трусы, — отвечали туркмены, потупившись, — их больше, и они не уйдут. Если будет так дальше — уйдем мы: нам нечего делать на пустых колодцах, и у скота нет травы, — у киргизов с собой приведены все стада…
Ваттола сказал, что все будет улажено. Туркмены ушли. Он знал, что это за киргизы и сколько их. Тысяча сто киргизских семейств, вооруженных до зубов, перекочевали из района Мангышлака в Туркмению. Он сел на лошадь и с тремя милиционерами из Иомудов поехал на их кочевья. И когда он увидел их костры и одиночных всадников в скошенных шапках с крыльями, он вспомнил еще, что это бежали от революции на юг готовые на все киргизские баи, не желавшие социализма.
Ваттола стоял на холме и смотрел на дым, поднимавшийся из юрт иного образца, чем иомудские. Громадное солнце горело на его лице германо-италика. Разве он не распутал столько азиатских узлов до сих пор благополучно? Он тронул коня камчой и поехал тихо к вечерним кибиткам. Милиционеры следовали за ним в некотором отдалении.
В городе Ваттола сказал нам:
— Я получил бумагу — ехать учиться в Москву — мне! — вы понимаете — мне! учиться! Я стал азиатом — я забыл, как выглядит Европа. Я даже не знаю, как я буду жить без пустыни.
Точное описание путешествия из Кара-Калы в Кызыл-Арват в ночь с 25 на 26 мая с. г. на полутонке системы «Форд»
Я знал человека, который, что бы ни рассказывал, всегда рассказывал с преувеличением. Так как это выходило местами очень убедительно, ему верили. Силой обстоятельств я сейчас поставлен в такое ложное положение: что ни напиши — все покажется преувеличением. И, однако, во всем описании не будет ничего лишнего, только то, что я сам видел и ощущал.
Надо сказать, что горы в этих местах, особенно на закате, представляют какую-то битву цветных скал. То ли особое падение солнечных лучей, то ли особое устройство каменных выступов и скал, но трех разных цветов скопища камней сходятся друг с другом одновременно, а в провалах по горизонту лежит цепь, от которой будто только что отступило море Великого Потопа, и ковчег вот-вот пристанет к высочайшей вершине этой цепи, подчеркнутой и перечеркнутой какими-то огненными росчерками заката. Другой вид этих мест — это горы белые, до тошноты на глаз мягкие лунные, какие-то с кратерами и треугольными вершинами, стоящие отдельно, всевозможных величин. Между ними шныряет дорога, то проваливаясь, то взлетая и поминутно поворачивая.