— Честное слово видел, что мне лгать, ну, видел.
— Так вот я так же машину вел и стал в тупик. Не могу ехать. Дома, народ. Плюнул, остановил машину, вышел, погулял, покурил, сел за руль, поехал дальше, и пошло, знаете, что вместо улицы — шахматная доска. Будь ты проклята, на всю дорогу. Черная и белая. Квадрат черный, квадрат светлый. И все в квадратах, куда ни погляжу, и бежит моя машина по квадратам, а куда бежит, не знаю, не могу сообразить. Остановил опять, вылез, посидел, погнал снова, до поворота видел — дорога дорогой, завернул за угол — началась улица. Ну, знаете, бросил я это дело к чертям, не доехал, лег спать у дороги и проспал до рассвета.
— Чем же вы это объясняете? — спросил я.
— Чересчур скалы прихотливо изрезаны и как-то барельефно, не в вышину, а вглубь, потом чересчур белые они все, одинаковые — барит, говорят, наружу. Таких скал нигде в мире нет. Свет от фонарей беловатый, мутный, и от скал свет беловатый, мутный, нейтральное освещение получается, и глаз отдохнуть не может, а все утомляется. А сам утомляешься, потому что все повороты, все спуски и подъемы. Следишь руль, следишь тормоза, следишь ход и не хватает целости сосредоточения. Дробится человек по частям от однообразия, и мозг уже работает на сторону, в область воображения, а скалы сами подсказывают такое первое впечатление. Вот так и выходит. Плохая дорога. Ну, вы не выспались, значит, — перебил он сам себя, — ну, ничего. В поезде выспитесь. Часов десять ехать вам.
Самовар и удав
У чистенькой юрты, в которой живет лесничий-русский, стоит самовар, желтый, толстый, как водолаз, полный жара и бытовой простоты. Через площадку, против него, распластался только что убитый удав — резиновое, тропическое, необычайное животное. Над ними уступы ущелья, очень знакомые и совершенно чужие деревья. Кто сильнее в этом пейзаже: самовар или удав? Кто вам больше нравится? Этот лукавый вопрос вы должны решить не сходя с места, приняв желтое, дымящееся сооружение и длиннохвостую неподвижную кишку за некие знаки, принципиально равные. Такие сочетания вы найдете повсюду в Туркмении. Бытовая простота будет граничить с предметами чрезвычайной, почти книжной, обостренности. Я ничего не скажу пока о самоваре, но — довольно удавов. Я знаю некоторых, они предпочли бы, чтобы в этом ущелье висели с диких деревьев бесконечные удавы, и тигры ходили бы вперемешку с барсами по густым травам, и тишина одиночества наполняла бы воздух и у входа в ущелье лежали бы обглоданные черепа несчастных путешественников.
В такое ущелье стоило войти и содрогнуться. Когда-то Вамбери обошел далеко Мерв, ибо слишком страшная слава шла про его обитателей. Одна легенда потрясала сердце слышавших ее, и великий путешественник потрясся тоже. Прошло какое-то время. Я ходил по скучному базару Мерва, как по Ситному рынку, где все знакомо и все обычно. И я думаю, что тихий совхоз в ущелье, из коего выгоняют аульную скотину, чтобы она не жрала плодовых деревьев, вполне подходит к нашему сегодня. Совхоз нисколько не оскорбит зеленой красоты ущелья; соседство его, правда, переносит удава в другой словарь, делает его не героем из мира приключений, а скучной, ненужной змеей, путавшейся под ногами совершенно зря и поплатившейся за это. Рассказывают, в Бразилии удавы живут под лестницами в домах, и ночью, когда все спят, они выходят и жрут крыс. Когда у лесничества в Ай-Дэрэ будут свои дома, возможно, тогда удавы приобретут профессиональную ценность. Их будут звать Васьками и Мишками. Будут кричать под лестницу: «Васька, вылазь!» — и этакий гигант природы покажет свою треугольную голову и засвистит; пока же я стою за вещи скромного, но прямого назначения; что касается самовара, то я предпочитаю электрический чайник.
Хранители границ
«…Старший дозора из заставы Кара-Тепе, Хотабской комендатуры, товарищ Степанов показал своему спутнику на мягкие впадины, сделанные верблюжьими ногами, и на глубокие ямки от лошадиных копыт.
— Догоним, — сказал он, — а ну, догоним…
Они проверили оружие и пошли. Они прошли тридцать километров по следу. Холмы не выдавали никого. В саксауле бегали равнодушные ящерицы, шипя и клокоча. Прошли еще раз тридцать — никого. Пот уже не стекал. Он выступал и застывал клейкой, тяжелой сеткой на лице и на теле. Прошли еще пятнадцать — и задержали лошадей. На песчаной сопке сидели люди и отдыхали. Чалмы их показались пограничникам райскими цветами, а лошади и верблюды прямо сказочными животными. Люди приняли пограничников за демонов пустыни, раскрыли рты, издавшие горький вопль, и подняли худые руки людей, негодных к физическому труду. Товарищ Степанов собрал их пожитки и товары и, как воспитатель, подгоняя нужными словами, привел на заставу. Здесь он заодно подсчитал свои километры: их было сто пятьдесят, сделанных в двадцать два часа»…