— Хорошо, ну конечно же любовь — нечто большее.
— А! И как же ты получишь, ее девочка? Послушай, человек это: его кожа, кости, на которых он стоит, плюс то, что у него в голове, плюс то, что в сердце. Ты хочешь воспроизвести Гая Гиббона, но ты не сможешь сделать, просто сдублировав его оболочку. Если же хочешь продублировать полноценного человека, ты должна сделать так, чтобы он прожил такую же жизнь. А этого сделать ты не в силах. В течение долгого времени она смотрела на Диану. А затем выдохнула:
— Почему же нет?
— Отвечу почему, — сердито ответил он. — Потому, что прежде всего тебе надо достоверно разузнать кто он.
— Я знаю кто он!
Он раздраженно плюнул на зеленый мох у скамьи. Совершенно несвойственно ему и потому-по-настоящему шокирующе.
— Ты не знаешь и частицы, а я уж и того меньше. Однажды я прижал его спиной к стене на более чем два добрых часа, пытаясь выяснить кто же он. Он просто другой парень, и все. Ничего особенного в школе, ничего особенного в спорте, обычные общие вкусы и чувства, как и у шести миллиардов таких же людей. Так почему же он, Сильва? Почему именно он? Что ты такого увидала в нем стоящего, чтобы выйти за него замуж?
— Я… не знала, что он тебе не нравится.
— О, проклятье, девочка, да нет же! Я никогда так не говорил. Я не могу… я не могу даже найти чего-то, что бы мне не нравилось.
— Ты не знаешь его так, как я.
— Так. Я согласен. Я не знаю и не могу. Потому что и ты ничего не знаешь тоже-ты чувствуешь, но не знаешь. И если хочешь снова увидеть Гая Гиббона, или его достоверное факсимиле, он должен жить по сценарию с того дня, как рожден. Необходимо повторить каждое переживание, каждый случай, которые когда-либо с ним происходили.
— Хорошо, — произнесла она спокойно.
Он взглянул на нее, как громом пораженный. Затем сказал:
— Но прежде всего, мы должны написать сценарий. И перед тем, как мы сможем его написать, каким-то образом надо раздобыть материал. Ты что предполагаешь — создать фонд или что-то подобное, посвященное раскрытию каждого из моментов, которые этот — этот незаметный молодой человек когда-либо пережил? Все должно быть в секрете, потому что пока он растет, знать об этом не должен. А ты знаешь, как много все может стоить, сколько людей может потребоваться привлечь?
— Было бы неплохо, — ответила она.
— Ну, прямо предположим, у тебя есть биография, написанная, как сценарий, — двадцать лет жизни, каждый день, каждый час, за который можно отчитаться. И тогда ты должна сделать так, чтобы ребенок, с самого момента рождения, был окружен людьми, которые должны играть по этому сценарию — и которые никогда не позволят произойти чему-то, чего нет в нем, никогда не позволят ему что-то узнать.
— То, что надо! То самое! — воскликнула она.
Он вскочил и обругал ее. Он сказал:
— Я не собираюсь разрабатывать сценарий, помешанная, чокнутая на любви девчонка, я против!
— Еще, есть что-нибудь еще! — страстно восклицала она. — Кеогх, Кеогх, очень прошу, попытайся. Как мы начнем? В первую очередь с чего? Быстро, Кеогх.
Он изумленно взглянул на нее, будто пораженный молнией, потом рухнул на скамью и начал слабо смеяться. Она села рядом с ним, взяла за руку, глаза ее пылали. Спустя некоторое время он пришел в себя и повернулся к ней. Он пил сияние этих глаз некоторое время, а затем, его мозг заработал снова… о бизнесе Уайков…
— Основной источник сведений о нем, — сказал он наконец вряд ли долго будем с нами… Лучше бы сказать Рэтберну снять его с инъекций морфия. Он должен быть в состоянии думать и вспоминать.
— Хорошо, — сказала она. — Хорошо.
Когда боль стала слишком сильной, чтобы позволить ему спокойно вспоминать, они снова попробовали вводить небольшие дозы морфия.
На некоторое время удалось найти шаткое равновесие между собранностью и агонией, однако последняя наступала. Тогда они перерезали его спинномозговой нерв, чтобы он ничего не чувствовал. Подключили людей — психиатра, стенографисток, даже профессионального историка.
В перестроенном сарае Вебер испытывал носителей: зверей, коров, обезьян — все, до чего только мог додуматься. Он получил кое-какие результаты — но ни одного хорошего. Он пытался использовать и людей. Но не смог преодолеть барьер несовместимости тела — матка не хотела поддерживать чуждый ей зародыш, ничуть не более, чем рука — пересаженный чужой палец.
Тогда он попытался использовать питательные растворы. И перепробовал их великое множество. В конце концов нашел один, который подошел.
Им оказалась плазма крови беременных женщин.
Он разместил наилучшие из полученных квази-яйцеклеток между кусками стерилизованной замши. Создал автоматику, которая по каплям вливала плазму в артериальном ритме, и всасывала отработанную в венозном, поддерживала температуру тела.
В один из дней пятьдесят зародышей погибли из-за того, что в одном из адгезивов был использован хлороформ. Когда оказалось, что свет на зародыши действует неблагоприятно, Вебер создал контейнеры из бакелита.
Когда обычная фотосъемка ничего не дала, он создал новый тип пленки, чувствительный к теплу — первую инфракрасную фотопленку. Жизнеспособные зародыши на шестидесятый день жизни показывали наличие развивающихся глаз, спинного мозга, рук и бьющееся сердце. Каждый по отдельности и все они вместе потребляли, а точнее плавали в галлоне плазмы за день, и в один момент их было семьдесят четыре тысячи сто штук.
А затем они стали умирать — одни деформировались, другие были химически не сбалансированы, и еще многие из них — по причинам слишком тонким — даже для Вебера и его персонала.
А когда он сделал все что мог, когда оставалось только ждать и наблюдать-у него были зародыши в возрасте семи месяцев, развивающиеся нормально.
Двадцать три штуки.
Гай Гиббон к тому времени был уже давно мертв.
Его вдова пришла к Веберу, устало положила перед ним кипу статей и докладов, приказав их прочесть.
Она умолила позвонить ей, как только он закончит.
Он прочел и позвонил ей.
Он отказался выполнить то, что она просила.
Она надавила на Кеогха. Он отказался иметь что-либо общее с этой идеей. Она заставила изменить его отношение к этому. Кеогх, в свою очередь, заставил Вебера.
И снова в каменном амбаре зарычали машины и началось новое строительство.
Криотанк имел внутренние размеры: четыре фута на шесть, окруженный катушками и контрольным оборудованием.
Они поместили ее внутрь.
К этому времени зародышам было восемь с половиной месяцев. Осталось четверо.
Один выжил.
Читателю, особенно читателю, которому чуть больше двадцати, позвольте задать вопрос — имели ли вы когда-нибудь ощущение, что вами пытаются командовать? Когда вы хотели что-то сделать, на вашем пути возникали всевозможные препятствия, до тех пор, пока вы не сдавались.
В то же время, с другой стороны, некоторые иные желанные вещи, становились легко доступными для вас?
Когда-нибудь замечали, что вроде бы совсем незнакомые люди знают кто вы?
Когда-нибудь встречались с девушкой, которая вызывала в вас взрыв чувств, которой вроде бы вы нравились— и которая таинственным образом исчезала из вашей жизни, словно ее и не должно быть в каком-то сценарии?
Что ж, у всех нас бывали подобные ощущения. И все же, если вы прочли вышеизложенное, то должны согласиться-все это несколько более удивительно, чем просто история. В чем-то похоже на аналогию, не так ли?
Ведь не обязательно должен быть замок или старый плавательный бассейн. И имена изменены, чтобы защитить невинного… автора. Потому, что уже могло подойти время ей проснуться, повзрослевшей лишь на два—три года в своем двадцатилетнем холодном сне.
И когда она тебя встретит, это будет величайшим событием, когда-либо происшедшим с тобой за последнее время.