— Как честный человек, я должен сказать, что этот ребенок — самый великий человек настоящего времени. Я прежде не мог этому верить.
5. Член академии и рыцарь золотой шпоры
Низки и мрачны своды старинной музыкальной академии в Болонье. Маленькие решетчатые окна, находящиеся чуть ли не у потолка, едва-едва пропускают лучи весеннего солнца. В громадной темной зале холодно и неприветливо. Почти теряясь в этой мрачной пустоте, за большим круглым столом, покрытым темнокрасным сукном, восседают знаменитейшие и ученейшие музыканты Италии.
Заседание еще не началось. Все ожидают президента академии, падре Мартини, слава о котором гремит по всей Европе и приговор которого не может быть оспорен никем в мире.
Тихо переговариваются между собой ученые мужи:
— Я не особенно верю в этого новоявленного немецкого гения, — шепнул один из них на ухо своему соседу, преклонному старцу, приставившему ладонь к уху, чтобы лучше расслышать слова говорившего. — Чем может поразить нас варварская Германия? До сих пор никто из них не переступал порога нашей академии.
— Говорят к тому же, что этому гению только 14 лет. Представляю себе его ученические упражнения. И мы, ученейшие музыканты, должны разбираться во всей этой пачкотне… Не знаю, о чем думал падре Мартини!
— Не забывайте, — вставил другой член академии, Валотти, услышавший последние слова старца, что наша академия открыта для всех, кто желает получить почетное звание музыканта. А юный Моцарт, насколько я знаю, не новичок в музыке. Мы же должны судить без пристрастия и без предубеждения…
Слова Валотти были прерваны приходом служителя, предупредившего присутствующих о приближении президента академии.
Двери распахнулись, и, опираясь на палку, в залу вошел седовласый падре Мартини. Несмотря на свой преклонный возраст, он бодрыми и твердыми шагами подошел к столу и занял место председателя.
— Введите почтенных синьоров! — приказал он служителю.
Через маленькую боковую дверь смотритель ввел в залу Леопольда Моцарта и его сына. Отец не мог скрыть охватившего его волнения в этой новой, необычайной обстановке. Всюду, во дворцах королей, в залах театров, он был спокоен за своего сына, но здесь, перед этим собранием ученейших мужей, его впервые охватило сомнение.
Он был бледен и весь дрожал мелкой дрожью. Вольфганг крепко ухватил руку отца и держал ее все время, пока президент кивком головы не пригласил его подойти к столу.
С приветливой улыбкой, гордо подняв свою голову, весь сияя и радуясь, подошел Вольфганг к судилищу.
— Синьорино Амадео! — начал мягким голосом Мартини. — Нас не интересует ни твоя виртуозность, ни твой импровизаторский талант, ни даже твое умение быстро читать с листа партитуры. Это все хорошо для падкой до чудес публики. Мы же — ученые, нас интересуют твои познания в музыке, и ты должен показать нам, насколько ты силен в гармонии и в композиции… Падре Валенто, — обратился Мартини к секретарю собрания, — передайте синьорино Амадео задачу.
Секретарь вынул из папки запечатанный семью печатями конверт и, подавая его Вольфгангу, сказал:
— Вот вам задание! Здесь тема для фуги, которую никто из нас не знает. Разработайте ее письменно и за клавесином. Для этого вам дается 6 часов. Срок, достаточный для хорошего музыканта.
И, обратившись к служителю, он добавил:
— Уведите синьорино Амадео в комнату для испытуемых.
— А вы, — сказал он Леопольду, — удалитесь в комнату ожидания.
Отец и сын обменялись едва заметным взглядом и разошлись в противоположные стороны, один — с тем же радостным лицом, другой — с сердцем, полным тревоги.
Не прошло и получаса, как в зал вошел служитель.
— Падре, — обратился он к Мартини, — мальчик стучит в дверь и просит, чтобы его выпустили.
— Наверно понял, что задача ему не под силу, — пробормотал тот самый старик, который не верил в немецкий талант.
— Узнайте, что ему нужно, — строго произнес Мартини.
Служитель вышел и через несколько минут вернулся. Лицо его было взволнованно, он даже забыл все правила этикета, и, быстро подбежав к столу, едва произнес:
— Мальчик говорит, что он уже кончил.
Точно ветер, пронесся по залу шопот удивления.
— Это невозможно!
— Мальчик смеется над нами!
— Это непостижимо!
Один только падре Мартини остался невозмутимым и спокойным.
— Выпустите мальчика и приведите его сюда.