В то время как полковник выжидал подходящего корабля, который отправлялся бы в наиболее подходящее для его целей место, он узнал из разговоров, что Гавр после войны ждет блестящее будущее. Прислушиваясь к болтовне двух буржуа, он открыл путь к богатству и стал одновременно судохозяином, банкиром и землевладельцем; он купил на двести тысяч франков домов и земель и отправил в Нью-Йорк корабль с грузом французских шелков, купленных по дешевке в Лионе. Дюме в качестве его уполномоченного отплыл на этом судне. Пока полковник устраивался с семьей в лучшем доме на улице Руаяль и изучал азбуку банковского дела, проявляя при этом энергию и редкую сметку, свойственную провансальцам, Дюме удвоил врученный ему капитал, возвратившись с грузом хлопка, купленного в Америке тоже по баснословно низкой цене. Эта двойная спекуляция принесла огромные деньги банкирскому дому Миньон. Полковник приобрел тогда виллу в Ингувиле и вознаградил Дюме, подарив ему небольшой домик на улице Руаяль. Скромный труженик Дюме вывез из Нью-Йорка вместе с хлопком хорошенькую жену, влюбившуюся в него прежде всего за то, что он француз. У мисс Груммер имелось около четырех тысяч долларов, или двадцать тысяч франков капитала, которые Дюме вложил в дело своего патрона. Дюме, ставший alter ego [11]судовладельца, в короткий срок изучил бухгалтерию — науку, знание которой, как он любил повторять, дает первый чин солдату коммерческой армии. Этот простодушный вояка, которого судьба обходила целых двадцать лет, счел себя счастливейшим из смертных, когда оказался владельцем дома, красиво обставленного благодаря щедрости патрона, и стал получать тысячу двести франков процентов в год с капитала и три тысячи шестьсот франков жалованья. Никогда, даже в мечтах, лейтенант Дюме не рисовал себе подобного благополучия, но сильнее всего его радовало сознание, что он является главной пружиной в богатейшем предприятии Гавра. Г-жа Дюме, маленькая, довольно хорошенькая женщина, имела несчастье потерять всех своих детей в младенческом возрасте, а из-за неудачных последних родов вообще лишилась надежды иметь когда-либо ребенка; поэтому-то она привязалась к двум дочерям г-на Миньона не меньше самого Дюме, который чуть ли не предпочитал их собственным детям. Г-жа Дюме, происходившая из семьи земледельцев, привыкших к непритязательному укладу жизни, сумела ограничить свои личные траты и расходы по хозяйству скромной суммой в две тысячи четыреста франков в год. Таким образом, Дюме каждый год вкладывал две тысячи с лишним франков в банкирский дом Миньона. Проверяя ежегодный баланс предприятия, патрон клал на текущий счет своего кассира крупную сумму, соответствующую оказанным им услугам. В 1824 году состояние Дюме достигло пятидесяти восьми тысяч франков. В тот же год Шарль Миньон, граф де Лабасти, — титул, о котором никогда больше не упоминалось, — вознаградил Дюме сверх меры, предоставив в его распоряжение Шале, где в настоящее время скромно и незаметно жили Модеста и ее мать.
Тяжелое физическое и моральное состояние г-жи Миньон, которую муж оставил еще красивой женщиной, было вызвано той же катастрофой, которая заставила его самого уехать из Гавра. Горю понадобилось три года, чтобы сломить эту кроткую немку, но оно долго подтачивало ее, как точит червь прекрасный плод. Вот краткий перечень ее горестей. Смерть двух маленьких детей дважды погружала в траур это сердце, не умевшее ничего забывать. Пребывание Шарля в плену было для нежно любящей супруги медленной пыткой. Крах процветающего дома Валленрод и смерть банкира, оставившего после себя пустую кассу, как громом поразили Беттину, измученную опасениями за судьбу мужа. Чрезмерная радость при возвращении Шарля едва не сгубила этот нежный германский цветок. Затем второе падение Империи и разлука с родиной усугубили душевную тревогу, снедавшую ее как лихорадка. Наконец десять лет ничем не омрачаемого благополучия, постоянные развлечения, роль хозяйки первого в Гавре дома, обеды, празднества, балы, которые давал удачливый негоциант, роскошь виллы «Миньон», почет и искреннее уважение, которыми пользовался ее Шарль, безраздельная привязанность мужа, отвечавшего на ее любовь такой же верной и преданной любовью, — все это примирило с жизнью бедную женщину. Но в ту минуту, когда она ничего уже больше не опасалась и считала, что мирный вечер завершит бурные дни, семью постигло несчастье, о котором будет рассказано ниже. Это новое горе, явившееся последним ударом судьбы, было погребено в сердцах людей, составлявших дружную семью Миньонов — Дюме.
В январе 1826 года, среди празднества, когда весь Гавр уже готовился избрать Шарля Миньона своим депутатом, были получены три письма из Нью-Йорка, Парижа и Лондона. Весть, которую они принесли, разбила, словно удар молота, хрустальный дворец благоденствия Миньонов. Разорение, как коршун налетевшее на беспримерного удачника Шарля, разом погубило его, подобно тому как морозы погубили в 1812 году французскую армию [12].
В течение одной ночи, проведенной с Дюме за разбором бумаг, Шарль Миньон принял решение. Продажа всего имущества, включая и мебель, должна была покрыть долги.
— Гавр не увидит моего унижения, — сказал полковник лейтенанту. — Дюме, я беру твои шестьдесят тысяч франков по шести процентов в год.
— Достаточно и трех, полковник.
— В таком случае обойдемся без процентов, — ответил Шарль Миньон тоном, не допускавшим возражения. — Ты будешь моим компаньоном в новом деле. «Скромный», который уже больше не принадлежит мне, отплывает завтра, капитан берет меня с собой. Тебе я поручаю жену и дочь. Писать я не буду: нет вестей — добрые вести.
Дюме, как истый лейтенант, не задал своему полковнику ни единого вопроса о его дальнейших намерениях.
— Мне кажется, — сказал он многозначительно Латурнелю, — что полковник уже разработал план кампании.
На следующий день, ранним утром, он проводил патрона на корабль «Скромный», отплывавший в Константинополь. Стоя на корме судна, бретонец обратился к провансальцу:
— Какие будут ваши последние приказания, полковник?
— Смотри, чтобы ни один мужчина не осмелился подойти к Шале! — воскликнул отец, с трудом удерживая слезы. — Дюме, оберегай, как сторожевой пес, мое последнее дитя! Смерть тому, кто попытается обесчестить мою младшую дочь! Не страшись ничего, даже эшафота, я взойду на него вместе с тобой.
— Спокойно занимайтесь делами, полковник. Я понял все. По возвращении вы найдете Модесту такой же невинной, какой вы оставили ее, или я буду мертв! Вы знаете меня, вы знаете также наших овчарок. Никто не приблизится к Модесте. Простите меня за многословие!
И два солдата обнялись; эти люди научились ценить друг друга среди сибирских снегов.
В тот же день «Гаврский вестник» напечатал на первой странице страшное извещение, составленное в простых, решительных выражениях, которое мы приводим ниже:
«Банкирский дом Шарля Миньона прекращает платежи. Однако нижеподписавшиеся лица, занятые ликвидацией банка, обязуются уплатить по всем его долговым обязательствам. С сегодняшнего дня производится учет срочных трассированных векселей. Продажа земельной собственности банкира полностью покроет текущие счета.
Настоящее извещение имеет целью оградить честь банкирского дома Миньон, а также не допустить подрыва кредита на гаврской бирже.
Господин Шарль Миньон отплыл сегодня утром в Малую Азию на корабле «Скромный», предоставив нижеподписавшимся все полномочия для распродажи его имущества, включая и недвижимую собственность.
Латурнель был обязан своим богатством доброте г-на Миньона, который в 1817 году дал ему взаймы сто тысяч франков на покупку лучшей нотариальной конторы в Гавре. До этого времени незадачливый Латурнель в течение целых десяти лет занимал должность старшего клерка и достиг сорока лет, не имея ни состояния, ни уверенности в том, что когда-нибудь положение его изменится к лучшему. Это был единственный человек в Гавре, пожалуй, не меньше, чем сам Дюме, преданный Шарлю Миньону; зато ловкий Гобенхейм сумел воспользоваться ликвидацией — все связи и дела г-на Миньона постепенно перешли к нему — и основал собственную банкирскую контору. В то время на бирже, в порту, в домах — словом, повсюду можно было услышать искренние сожаления по поводу несчастья, обрушившегося на Шарля Миньона, и единодушные похвалы этому безупречному, доброму и достойному уважения человеку. Латурнель и Дюме, молчаливые и деятельные, как муравьи, продавали, обращали в деньги процентные бумаги, платили долги, заканчивали ликвидацию. Вилькен сделал красивый жест, приобретя виллу, городской дом и одну из ферм Миньона. Латурнель сумел сыграть на этом порыве великодушия и сорвал с Вилькена хорошую цену. Многие хотели навестить г-жу Миньон и ее дочь, но обе они, повинуясь приказанию Шарля, перебрались в Шале в день его отъезда, который совершился втайне от них. Боясь, как бы прощание с близкими не поколебало его мужественной решимости, Шарль уехал, поцеловав жену и дочь, когда они еще спали. Триста визитных карточек было оставлено в этот день в вестибюле дома Миньона. Но уже две недели спустя никто не вспоминал о семье разорившегося человека, и это забвение показало г-же Миньон и Модесте, что приказ полковника был правилен и благоразумен. Дюме назначил уполномоченных в Нью-Йорке, Лондоне и Париже и зорко следил за ликвидацией трех банкирских домов, послуживших причиной разорения Миньона. С 1826 по 1828 год он сумел выручить пятьсот тысяч франков — восьмую часть состояния Шарля и, подчиняясь его распоряжению, написанному в ночь отъезда, перевел в начале 1828 года через банк Монжено всю эту сумму на имя г-на Миньона в Нью-Йорк. Все было исполнено с чисто военной точностью, за исключением лишь одного пункта: вопреки настояниям Шарля, он не удержал из этой суммы тридцати тысяч франков для личных нужд г-жи Миньон и ее дочери. Бретонец продал свой собственный дом за двадцать тысяч франков и вручил их г-же Миньон, решив, что чем больше денег будет у полковника, тем скорее он вернется домой.
12