- Лежи, сука! Не будешь дёргаться, тебе понравится, ещё и добавки попросишь!
У Беликовой не было сил кричать после удара, выбившего из лёгких воздух. Она отмахивалась
руками и ногами, но насильникам это быстро надоело, и они попросту распяли её на земле, намертво
пригвоздив конечности и лишив малейшей возможности вырваться.
Спасение пришло в лице местного дурачка Юрки Шевелькова, внезапно появившегося с дикими
криками и размахивающего дубиной. С этим детиной никто не связывался по двум причинам: силища у него была, как в русских сказках, богатырская, а при отсутствии ума пугала ещё больше, да
и дядька его был местным участковым, обожающим заталкивать всех подряд в «козлик» с мигалкой
и доставлять в отделение.
На какое-то мгновение он сумел отвлечь на себя нападавших, и Надя отползла в сторону, цепляясь
онемевшими пальцами за траву. С трудом поднявшись, она, шатаясь, побрела к дороге, ведущей в
деревню.
- Стой, мразь! – Васька, первым придя в себя, кинулся следом, но рухнул, как подкошенный, получив дубиной по голове.
Оклемавшись от ступора, остальные налетели на Шевелькова, беря его количеством.
Последнее разборчивое в криках и мате, что слышала девушка, было отчаянное и надрывное:
- Надюха, беги!
И она побежала, побежала, забыв о боли во всём теле, о порванной одежде, болтающейся на ней, об
острой осоке, режущей ноги, и о спазмах в желудке, желающем вывернуться наизнанку после
пережитого.
Беликова неслась, ничего не видя перед собой, едва дыша, хрипя и прижимая руку к колющему
боку, пока не увидела покосившиеся крыши домов родной деревушки.
В это мгновение она порадовалась отсутствию фонарей и тому, что её дом почти на самой окраине.
Вбежав в дверь, она задвинула тяжёлый засов, сползла на пол, закрывая лицо ободранными
ладонями, и зарыдала в голос, выплёскивая из себя скопившийся липкий страх, унижение и боль.
Дед громко храпел на лавке возле печи, старый пёс Полкан лениво скулил во дворе, в хлеву мычала
кормилица семьи Зорька, а молодой поросёнок Хакси шумно повизгивал в отведённом ему углу.
Поднявшись, Надя вышла в закрытый двор через заднюю дверь и скользнула тенью в баню, натопленную с обеда.
Она с яростью тёрла кожу грубой мочалкой, пытаясь отскрести от себя грязь чужих рук и с
ненавистью глядя на проступающие синяки и кровоточащие ссадины, невыносимо ноющие при
соприкосновении с горячей водой и жёсткой ворсистой материей.
- Надюха, беги! – истошный крик её спасителя гудел в ушах.
Надюха. Как давно никто её так не называл? А ведь когда-то смешной и вечно растрёпанный
мальчишка из соседней деревни обращался к ней только так.
Они дружили с Юркой с детства, хоть он и был старше на целых четыре года. Шевельков не давал в
обиду свою маленькую подругу, помогал ей, когда мог, на огороде, провожал из школы и срывал для
неё самые спелые яблоки в родительском саду.
А потом была авария, страшная, запомнившаяся всей округе: старенький мопед влетел в
здоровенный комбайн. Скрежет метала, стоны и отчаянный крик матери Юрки, потерявшей в тот
день старшего сына Лёшу и оставшейся с искалеченным младшим.
Парню было всего пятнадцать. Его буквально по частям собирали, и крепкий молодой организм
способствовал выздоровлению. Только вот выяснилось потом, что Шевельков сильно ударился
головой и, как следствие, частично утратил зрение и тронулся умом.
Он стал замкнутым, сторонился людей, периодически впадал в необъяснимое бешенство и пару раз
лежал в областной психиатрической больнице, откуда его возвращали домой с уверениями, что он в
полном порядке.
Общение с Надей, как и с остальными, прекратилось само собой, хотя она и пыталась идти на
контакт, будучи ещё наивной девочкой.
Весь трагизм случившегося Беликова поняла годам к пятнадцати, когда стала прислушиваться к
мерзким разговорам и смешкам в адрес её бывшего друга. Открыто с ним давно никто не связывался, потому что после травмы у него будто прибавилось силы вместо отнятого разума.
Она порой ловила на себе его взгляд, когда шла в соседнюю деревню в продуктовый магазин, но
каждый раз, когда Надя хотела заговорить с другом детства, он сбегал.
И после той истории она не поблагодарила его и даже не узнала, что с ним. Девушка просто не
нашла в себе сил выйти из дома и, собрав вещи, уехала через три дня в город, попросив соседку
Агафью присмотреть за дедом и скотиной.
Все эти пять лет она исправно звонила старику и посылала ежемесячно часть копеечной зарплаты, полученной на всевозможных подработках. В разговорах он лишь ворчал, просил не приезжать и
забыть о нём.
От единственной подруги, с которой она созванивалась, Беликова узнала, что дед Аркадий продал
корову, забил поросёнка и окончательно спился, запустив всё хозяйство.
Каждый раз, когда она готова была сорваться домой, её удерживали какие-то обстоятельства и
мерзкое окутывающее чувство страха перед прошлым. Если бы не срочные дела, она бы и в этот раз
нашла причину, чтобы остаться в городе рядом с любимым Андреем.
Но, согласившись стать Надеждой Кузьминок, ей нужно было выписаться из дедовского дома и
стать законной хозяйкой скромной двушки Андрея, с которым жила уже год. Жених настоял на
знакомстве с единственным родственником своей возлюбленной, поэтому девушке с трудом удалось
уговорить его приехать на несколько дней позже, чтобы она могла привести в порядок запущенное
хозяйство.
Надя остановилась, завидев крышу родного дома, и улыбнулась – всё же были и приятные
воспоминания об этом месте.
Ускорив шаг, она приблизилась к заваленному облупившемуся забору, толкнула скрипучую калитку
и вошла во двор, с теплотой в глазах осматривая разросшиеся кусты смородины, раскидистую
яблоню и забытые всеми клумбы, которые сама когда-то старательно вскапывала, засаживая
цветами.
На прогнивших ступеньках сидел сгорбленный сухой старик с трясущимися руками, бессмысленно
уставившийся перед собой.
- Деда! – девушка поставила сумку на землю и присела на корточки напротив него. - Дед, я
приехала!
Пустые глаза переместились на неё, и в них медленно забегало понимание:
- Надька? Едрить твою за ногу, козища, говорил же не приезжать!
- Деда, обними хоть! – она выпрямилась и, потянувшись вперёд, обхватила костлявые плечи
старика.
Он ворчал под нос для порядка, а сам неловко поглаживал дрожащими пальцами узкую спину
внучки, моргая, чтобы удержать накатывающие старческие слёзы.
У него не осталось никого, кроме этой девчушки, которую он так часто колотил в детстве, не
баловал, как другие деды своих внуков, а теперь старался оградить от самого себя и от деревенской
загнивающей жизни, которая сломит её, как когда-то сломила его.
- Надька, чего тебе в городе не сиделось? Ты ж говорила, что есть там у тебя кто-то?
- Есть, деда, есть. Он приедет с тобой знакомиться, пожениться мы решили, – девушка улыбнулась, осторожно садясь на ступени рядом со стариком.
- Хорошее дело, давно пора тебе! Засиделась ты в девках!
- Мне всего двадцать два!
- В наше время бабы к твоим годам третьего рожали!
- Бедные женщины…
- Эх, Надька, была дурой непутёвой, дурой и осталась, – дребезжащий старческий смех не скрыл от