Бор на холме и облюбовал во время оно Юрий Долгая Рука для сооружения маленькой деревянной крепости на далекой лесной окраине Суздальского княжества. Место было водное, лесное, рыбное, охотничье, медовое… Перекресток речных и конных дорог - с запада на восток, с востока на запад. Для князя же Юрия прекрасной музыкой звучало наименование южнорусского города на Днепре - Киев, «мати русских городов». Основывая крепость в северной залесской земле, Долгая Рука видел в своих мечтах южные степи - там и слава, и богатство, и отчий княжеский стол. До нас дошли некоторые портретные черты Юрия, который, по словам летописцев, был роста немалого, толстый, лицом белый и - это тоже отмечалось - «любитель сладких пищ и пития».
ПЕРЕСЛАВЛЬ ЗАЛЕССКИЯ. СПАСО-ПРЕОЕРАЖЕНСКИЙ СОБОР. XII ВЕК
Собственно, и прозвище «Долгорукий» князь получил от летописцев (они, наверное, подхватили кличку, бытовавшую среди современников) за то, что его руки тянулись к дальним южным городам, хотя править-володеть ему надлежало Суздалем, вернее Росто-во-Суздальской землей, полевой и лесистой, лежащей на севере, в междуречье Волги и Оки. Некоторые из возведенных им городов имели величественный облик. Так, на берегу реки Трубеж, при впадении ее в Плещееве озеро, он возвел валы и поставил каменный собор-великан, дав начало Переяславлю (Переславлю-Залесскому).
Другие городки были поплоше, но тоже достойны упоминания в летописях, как поставленный среди полей Юрьев (Юрьев-Польский) или срубленная на берегу Волги Кострома. Все они, новые города, предназначались в уделы детям Юрия Владимировича: у него было одиннадцать сыновей и две дочери.
ЮРЬЕВ-ПОЛЬСКИЙ. ГЕОРГИЕВСКИЙ СОБОР. XIII ВЕК
Летописец не утверждал, что неутомимый основатель городов заложил и Москву. Нет, первое летописное упоминание - в 1147 году - о Москве связано со словами Юрия Долгорукого, прозвучавшими и столетьях: «Прийде ко мне, брате, в Москов»
Так Юрий позвал на честной пир - совет военного союзника своего Святослава Ольговича, князя Новгород-Северского, находившегося в то время в отдаленной земле вятичей. Ни Юрий Долгорукий, ни Святослав, ни летописец, написавший о том, что «был обед силен», - никто, разумеется, не придал особого значения событию. Мало ли с кем приходилось кому пировать, мало ли крепостей в Суздальской земле заложили люди князя, проводившего век в путях, ловах, схватках и пирах! Но «обед силен» на кремлевской горе, покрытой дремучим бором, вошел в отечественные анналы как пир по поводу основания Москвы. С него-то и началась наша древняя столица.
Юрий Долгорукий знал обычай, идущий из Киева, где в былинные времена Владимир Красное Солнышко угощал богатырей под звон яровчатых гуслей. Пиры на днепровских кручах так запомнились, что о них пели сказители на берегах Печоры и Белого моря в нашем столетии. Дело не в яствах и медах, которые лесная глушь поставляла в изобилии. Суздальский князь в небольшой деревянной Москве принимал богатыря Святослава, будущего отца Игоря - героя эпической поэмы «Слово о полку Игореве». Мы не знаем, какие речи говорили между собой военные союзники, - все равно они были пророчеством о граде, который вот-вот вольно раскинется в этих местах.
Гоголь, восхищаясь богатством народной речи, ее мудростью и живописностью, заметил, что в ней иное название дороже самой вещи. Строен шатер Боровицких проездных ворот - древнейший въезд в крепость. Но название же, ей-ей, еще прекрасней - оно память об основании Москвы. В старину это понимали. Задумал однажды царь Алексей Михайлович переименовать ворота, но всесильный царский указ не возымел действия - никто не стал в Москве называть ворота Предтеченскими, как было определено. Даже всегда послушные дьяки - лица, ведавшие делами в боярской думе и приказах, - упорно писали в бумагах «Боровицкие ворота». Так и сохранилось до нас старое название, звучащее ныне как поэма о дремучем боре, что на холме при впадении Неглинной в Москву-реку, о сосновом лесе, среди которого селились охотники, рыбари, пахари, бортники, ремесленники - первые москвичи.