Ему вспомнилось, что когда ему было пятнадцать лет, он видел, как лежала на своей парадной кровати его мать, и что тогда он заметил у нее те же оттенки на лице, которые видел теперь.
– Ну?.. Ну, что же? – спрашивала Кармелита, рыдая.
Коломбо успел овладеть собой и продолжал делать вид, будто думает, что у больной обморок, чтобы дать девушке время приготовиться к ужасной истине.
– Да, вашей матушке очень нехорошо! – сказал он.
– Но отчего же она не говорит ничего?
– Подойдите к ней, – предложил Коломбо.
– Не могу… Не смею! Зачем она смотрит на меня так страшно? Чего она хочет?
– Она хочет, чтобы вы закрыли ей глаза и чтобы мы с вами вместе помолились за упокой ее души.
– Но ведь она не умерла, не правда ли? – вскричала девушка.
– Встаньте на колени, мадемуазель Кармелита, – сказал Коломбо, ободряя ее собственным примером.
– Что вы хотите этим сказать?
– То, что Бог, дарующий нам жизнь, всегда вправе и взять ее у нас.
– А! Понимаю! – вскричала несчастная, как бы пораженная громом. – Мама умерла!
Она отшатнулась назад, точно и сама умирала.
Коломбо подхватил ее и отнес на кровать, стоявшую в алькове соседней комнаты.
На крик Кармелиты прибежали с нижнего этажа жена одного из ремесленников и бывшая у нее в гостях ее подруга.
Войдя в открытую дверь квартиры мадам Жерье, они застали Коломбо в хлопотах возле потерявшей сознание девушки. Но так как все старания его оставались безуспешными, одна из них взяла графин, стоявший на туалетном столике, и облила лицо несчастной сироты водою.
Кармелита задрожала всем телом и очнулась. Женщины хотели было раздеть ее и уложить в постель.
Но она, хотя и с усилием, поднялась на ноги и, обращаясь к Коломбо, проговорила:
– Вы сказали, что мама просит, чтобы я закрыла ей глаза… Отведите меня к ней… отведите… прошу вас!.. А не то ведь она станет вечно смотреть на меня так страшно! – прибавила она с ужасом.
– Пойдемте, – ответил Коломбо, которому показалось, что она начинает бредить.
Опираясь на его руку, она вошла в комнату матери и тихо приблизилась к кровати. Глаза умершей уже потускнели, но все еще смотрели тем же упорным, неподвижным взором. Кармелита осторожно и почтительно опустила ей веки.
Но, очевидно, это стоило ей страшного усилия над собою, потому что она тотчас же снова потеряла сознание и упала на труп матери.
II. Фра Доминико Сарранти
Коломбо опять взял Кармелиту на руки и, как ребенка, отнес ее в соседнюю комнату, где были две женщины.
Теперь можно было раздеть и уложить ее.
Коломбо ушел к себе, но попросил жену ремесленника зайти к нему, как только она уложит Кармелиту.
Минут десять спустя она была уже у него в квартире.
– Ну что, как? – спросил он.
– Да хорошего мало, – ответила женщина. – Очнуться-то она очнулась, а только все держится за голову да болтает какие-то несуразности.
– Есть у ней родственники?
– Мы их никого не знаем.
– Ну, может быть, у них есть друзья по соседству.
– Друзей-то уж наверно нет! Они ведь бедные были да такие тихие, что и знакомых-то у них не было.
– Что ж тогда делать-то? Ведь нельзя оставить ее в одном месте с покойницей. Надо ее перенести куда-нибудь.
– Я взяла бы ее к себе, да у нас всего одна кровать… Ну, да все равно, – продолжала добрая женщина, как бы говоря уже сама с собою. – Пошлю мужа в чулан, а сама посижу и на стуле.
Такая готовность помочь даже и совершенно незнакомому человеку особенно свойственна женщинам-простолюдинкам. Они готовы уступить и свою постель, и свой стол с такой простотой и любезностью, с какой приказчик в лавке подает вам стакан воды. Простая женщина бросается на помощь больному, огорченному или умирающему с таким целостным великодушием, которое в глазах как моралиста, так и философа составляет одну из прекраснейших черт ее характера.
– Нет, – сказал Коломбо, – сделаем лучше вот как: перетащим кровать девушки в мою квартиру, а мою – к ним. Вы сходите за священником для умершей, а я пойду за доктором для больной.
Женщину, видимо, что-то смутило.
– Что это вы? – спросил Коломбо.
– Уж лучше за доктором пойду я, а за священником – вы, – предложила она.
– Это почему же?
– Да потому, что покойница-то скончалась неожиданно.
– Да, ваша правда, – никто этого не ждал.
– Ну, вот видите, значит, умерла она…
– Я вас не понимаю…
– Значит, умерла, не исповедавшись.
– Да ведь вы же сами говорите, что она и добрая, и честная, чуть не святая была.
– Это все равно, да только патер… Не станет он наших речей слушать – не пойдет!