Зазвонил телефон. Я плюхнулся в кресло и устало буркнул в трубку: «Дрезден».
В ответ я не услышал ничего, кроме шороха далеких статических разрядов.
– Дрезден слушает, – повторил я.
Трубка продолжала молчать, но что-то заставило мои волосы встать дыбом. Было в этом молчании нечто, плохо поддающееся описанию. Словно бы кто-то ждал. Издевался надо мной. Треск сделался громче, и мне показалось, я слышу сквозь него далекие голоса – негромкие, жесткие. Я покосился на дверь, вслед ушедшей Лидии.
– Кто это?
– Скоро, – прошелестел голос. – Скоро, Дрезден, мы увидимся снова.
– Кто это? – повторил я, ощущая себя дурак-дураком.
В трубке послышались гудки.
Некоторое время я, вместо того, чтобы повесить трубку, тупо смотрел на нее. Потом почесал затылок. Холодок пробежал по моей спине и угнездился где-то чуть ниже желудка.
– Что ж, ладно, – произнес я вслух, чуть громче, чем этого требовал размер моего офиса. – Слава Богу, мне не пригрозили ничем другим.
Допотопный радиоприемник на полке рядом с кофеваркой вдруг сам собой ожил и захрипел. Я подпрыгнул едва не до потолка и в ярости, стиснув кулаки, повернулся к нему.
– Гарри? – произнес голос в динамике. – Эй, Гарри, эта штука работает?
Я попытался унять сердцебиение и сосредоточил волю на приемнике, создавая двустороннюю связь.
– Да, Боб. Это я.
– Благодарение звездам, – вздохнул Боб. – Ты говорил, ты хочешь знать немедленно, если я нащупаю еще какую потустороннюю гадость.
– Ну да, да, валяй же.
Радио снова захрипело и затрещало – явно от потусторонних, а не физических помех. Боюсь, AM/FM на нем уже не ловился. Голос Боба доносился ко мне искаженным, но разобрать его я пока мог.
– На меня выходил мой информатор. Больница Кук-Каунти, сегодня вечером. Кто-то растревожил Агату Хэгглторн. Дрянь дело, Гарри. Она старая и очень вредная штучка.
Боб снабдил меня кратким описанием трагической жизни и смерти Агаты Хэгглторн, а также назвал наиболее вероятную ее цель в больнице. Я покосился на свое левое запястье и ощутил себя голым.
– Хорошо, – сказал я. – Я займусь этим. Спасибо, Боб.
Радио хрюкнуло и замолчало, а я уже несся к двери. До захода солнца оставалось меньше двадцати минут, самый час пик, а если я не окажусь в округе Кук до наступления темноты, можно было ожидать самого плохого.
Я вылетел из дверей здания – мешок антипризрачного порошка в кармане тяжело хлопал меня по бедру – и буквально врезался в Майкла. Высокий, плечистый, он нес на плече большую спортивную сумку, в которой, как мне было известно, не лежало ничего кроме «Амораккиуса» и его белого плаща.
– Майкл! – заорал я. – Как это вы здесь очутились?
Лицо его расплылось в широкой улыбке.
– Когда в том возникает нужда, Он делает так, чтобы я оказался в нужном месте.
– Уау, – выдохнул я. – Вы шутите.
– Нет, – ответил он совершенно серьезно. Потом помолчал пару секунд. – Ну, вообще-то, вы так или иначе имели со мной дело каждый вечер на протяжении последних двух недель. Я и подумал, уж не сберечь ли Ему сил на устройство подобных совпадений, вот и приехал сюда сразу, как освободился от работы, – он повернулся, следуя за мной, и мы забрались в «Голубого Жучка» – он через белую дверь, я – через зеленую. Выглядывая в ветровое стекло поверх красной крышки багажника, я вывел свой «Фольксваген» со стоянки, и мы влились в поток.
Вот так вот все и привело нас к битве в палате новорожденных больницы Кук-Каунти.
Надеюсь, вы составили себе представление о том, что я называю нормальным рабочим днем до того, как все летит к чертям собачьим. Так вот, когда я вырулил «Жучка» на магистраль и до отказа выжал педаль газа, у меня снова возникло ощущение, что жизнь моя становится слишком уж бурной.
Глава пятая
Мы с Майклом продрались сквозь щель, которую я разорвал в отделяющей Небывальщину от реальности перемычке. Ощущение было – словно выходишь из сауны в офис с кондиционированным воздухом, только перемену эту я чувствовал не кожей. Я ощущал ее мыслями, и эмоциями, и той примитивной, древней частью меня, что хоронилась в глубине мозга. Я стоял в мире, отличавшемся от того, в котором жили мы.
Маленький мешочек – скорее, даже кисет – с антипризрачным порошком в кармане моей ветровки разом сделался ужасно тяжелым, едва не опрокинув меня набок. Я чертыхнулся. Суть антипризрачного порошка заключается в том, что в нем присутствует немного сверхъестественного, что он тяжел и инертен, поэтому при соприкосновении с потусторонней тканью обездвиживает ее. Даже находясь в туго завязанном мешке, он резко нарушал физические законы Небывальщины. Стоило бы мне развязать кисет, и порошок прожег бы отверстие в полу. Поневоле приходилось соблюдать осторожность. Крякнув от натуги, я достал кисет из кармана. По ощущениям он весил фунтов сорок, не меньше.
Майкл нахмурился.
– Знаете, я как-то не успел спросить: из чего сделан этот порошок?
– Обедненный уран, – ответил я. – Во всяком случае, это основной ингредиент. Но, конечно, мне пришлось много чего к нему добавить. Заговоренное железо, базилик, помет...
– Хорошо, хорошо, – поспешно перебил он. – Мне совершенно не обязательно знать подробности, – он отвернулся от меня, крепко сжимая свой тяжелый меч. Я поудобнее перехватил свои жезл с посохом и стал рядом с ним, оглядываясь.
Эта часть Небывальщины напоминала Чикаго, каким он был в конце девятнадцатого века. Нет, не напоминала, а воспроизводила в точности. Собственно, она отображала отрывочные воспоминания последних лет жизни Агаты Хэгглторн. На части столбов светились лампочки Эдисона, в других фонарях трепетали язычки горящего газа. И те, и другие не освещали почти ничего кроме самих столбов и их ближайшего окружения. Дома громоздились под странными углами друг к другу; отдельные части их просто-напросто отсутствовали. Все – улицы, тротуары, здания – было выполнено из дерева.
– Блин-тарарам, – буркнул я. – Стоит ли удивляться тому, что Чикаго выгорал дотла. Это не город, а настоящий спичечный коробок!
В тенях копошились крысы, но сама улица оставалась пустой. Щель, что вела обратно в наш мир, колыхалась в воздухе рваным пятном, и из нее лился на улицы старого Чикаго стерильный неоновый свет. Воздух вокруг нас пульсировал и искрился по меньшей мере в дюжине мест – это проецировались в Небывальщину жизненные силы младенцев из больничной палаты.
– Где она? – негромко спросил Майкл. – Где призрак?
Я медленно повернулся на месте, вглядываясь в тени, и покачал головой.
– Не знаю. Но нам лучше найти ее, и побыстрее. Все, что от нас требуется – это найти одного призрака... если получится.
– И попытаться найти причину всех этих возмущений, – напомнил Майкл.
– Совершенно верно. Не знаю, как вы, а мне начинает надоедать каждую ночь гоняться по городу из конца в конец.
– Вам удалось ее рассмотреть?
– Не слишком, – поморщился я. На ней могли лежать какие-то заклятия или что-нибудь еще в этом роде, которые подсказали бы мне, что же, в конце концов, происходит. – Для этого мне необходимо хотя бы пару минут осмотреть ее, не подвергаясь при этом смертельной опасности.
– Да, конечно, если только она не убьет нас прежде, – согласился Майкл. – Однако время идет, а я ее нигде не вижу. Что нам делать?
– Мне неприятно это говорить, – вздохнул я, – но, боюсь, нам...
Я хотел было сказать: «...лучше разделиться», – но договорить мне не дали. Деревянная мостовая у нас под ногами взорвалась фонтаном острых щепок. Прикрывая глаза рукой, я покатился в одну сторону, а Майкл – в другую.
– Мои ангелочки! Мои, мои, МОИ! – взвизгнул голос, от которого полы моей ветровки крыльями взметнулись вверх.
Я отнял руку от лица и увидел перед собой призрака – на этот раз вполне реального, во плоти, тянувшего к нам из-под мостовой свою единственную руку. Лицо Агаты было узким, костлявым, а волосы сбились бесформенной гривой, что плохо сочеталось с ее накрахмаленной, без пятнышка юбкой. Рука отсутствовала по плечо, и одежда в этом месте была перепачкана темной жидкостью.