— Или если Инквизиция будет пытать их достаточно долго, — мрачно ответил Хаскенс.
— Щадить плоть и терять душу — едва ли путь благочестивой любви, — сказал шулярит. — И в вашем собственном случае, отче, вы нанесли огромный ущерб Матери-Церкви. Мы не можем этого допустить. Поэтому, мы предлагаем вам выбор. Откажитесь от своей ереси, своей лжи, своих ложных обвинений и гнусных посягательств на самые основы Божьего творения в этом мире, и Мать-Церковь снова примет вас в свои объятия.
— Вы имеете в виду, что хотите, чтобы я снова встал за свою кафедру и солгал. — Хаскенс покачал головой. — Я не буду этого делать. Мы с вами оба знаем, что я не сказал ничего, кроме правды. Я не откажусь от неё по приказу того, кто продолжает служить грязи и коррупции, гноящимся в сердце Храма.
— Шуляр знает, как обращаться с врагами Матери-Церкви, — зловеще сказал шулярит, и Хаскенс удивил их обоих коротким, резким лающим смехом. Это был звук презрения, а не веселья.
— Вы думаете, я уже не понял, к чему вы клоните? — Он снова покачал головой, в его глазах был вызов. — Я знаю, что ваш господин в Зионе сделал с архиепископом Эрайком, и я знаю истинную причину, по которой он это сделал. Что касается меня, то хоть я и не испытываю любви к Черисийской Империи, но Церковь Черис распознаёт врагов Божьих, когда видит их. Так же как и я. И я знаю, с кем я хочу стоять рядом.
— Сейчас вы ведёте себя смело, — холодно и тихо сказал шулярит. — Вы скоро измените своё мнение, когда поймёте, что Шань-вэй не протянет руку, чтобы спасти вас от справедливого Божьего гнева.
— Возможно. — Хаскенс не старался скрывать страх, который, как они оба знали, свернулся кольцом в его сердце, как какая-то замёрзшая змея, но его голос был твёрд. — Я всего лишь человек, а не Архангел, а плоть слаба. Но что бы ни случилось с моей плотью, я без страха встречусь с Богом. Я делал только то, что Он приказал делать всем священникам Своим. Я уверен, что совершал ошибки на этом пути. Все люди делают это, даже те, кто призван к Его служению. Но, по крайней мере, в этом я не ошибся, и мы с вами оба знаем, что это истинная причина, по которой я здесь. Ты должен заткнуть мне рот, пока я не причинил ещё больший вред этому блуднику Клинтану.
— Заткнись!
Шулярит наконец потерял самообладание, и открытой ладонью ударила Хаскенса по лицу. Его рука повернулась в другую сторону, ударив связанного священника наотмашь, и Хаскенс застонал от боли, почувствовав вкус крови, и ещё больше крови хлынуло из его ноздрей. Только верёвки, привязывающие его к стулу, удерживали его на нём.
Шулярит резко отступил назад, уперев руки в бока, и Хаскенс сплюнул сгусток крови на пол склада.
— Значит, говорить правду о Клинтане — худшее преступление, чем «предательство» Матери-Церкви, да? — спросил он более хриплым голосом, так как был вынужден дышать через рот.
— Ты оскверняешь сам воздух Божий каждым своим словом, — категорично заявил ему шулярит. — Мы изгоняем тебя. Мы отправляем тебя во внешнюю тьму, в уголок Ада, предназначенный для твоей тёмной госпожи. Мы вычёркиваем твоё имя из числа детей Божьих и навсегда вычёркиваем тебя из общества искупленных душ.
Мышцы в животе Хаскенса превратились в сплошной кусок свернувшегося свинца, когда он услышал официальные слова осуждения. Они не стали неожиданностью — не после того, что уже произошло — но он обнаружил, что выслушивание их вживую несло в себе ужас, чувство необратимости, которого он не ожидал даже сейчас. Уголок его сознания предположил, что, возможно, это было потому, что он не осознавал, что может чувствовать ещё больший ужас, чем уже испытывал.
И всё же это было нечто большее, чем простой страх, нечто большее, чем паника. Было осознание того, что для него настал момент отплатить за все радости, дарованные ему Богом. Он насмешливо наблюдал, как человек со шрамом на лице снова медленно вытаскивает нож, и, несмотря на свой страх, прошептал безмолвную благодарственную молитву. Он никогда не сомневался, что то, что должно было произойти, будет хуже — намного хуже — чем всё, что он мог себе представить, но, по крайней мере, у его похитителей не было полного набора орудий пыток, которые Книга Шуляра предписывала врагам Матери-Церкви. Что бы с ним ни случилось, он будет избавлен от всего того ужаса, который Инквизиция навлекла на Эрайка Динниса. И когда он смотрел, как вынимают нож, даже когда чья-то рука снова откинула его голову назад, а другая рука разорвала его сутану на талии, он молился, чтобы он обрёл то же мужество, ту же веру, что и Диннис.