«Не хотел бы я быть тем, кто стоит за этим. — Мысли Алстина были резкими от его собственного гнева. — Я служил генералу и его отцу, мужчине и мальчику, и я никогда не видел ни одного из них таким. Он найдёт того, кто это сделал, и когда он это сделает…»
Сэр Корин Гарвей шёл по булыжной мостовой, как человек, идущий в бой и ощущающий тишину вокруг себя, остро чувствуя контраст между прохладным утренним воздухом и раскалённой добела яростью, бушующей внутри него. Он заставил своё лицо изобразить маску спокойствия, но эта маска была ложью, потому что в нём не было спокойствия.
«Медленнее, Корин. Медленнее, — напомнил он себе. — Помни про все эти наблюдающие глаза. Помни, что ты генерал, личный представитель Регентского Совета, а не просто мужчина. Помни».
Он добрался до покрытой красными пятнами простыни. Рядом с ней на коленях стоял священник, начинающий седеть светловолосый мужчина с окладистой бородой. На нём была зелёная ряса, несущая кадуцей брата ордена Паскуаля, а на шапочке священника красовалась зелёная кокарда старшего священника.
Священник поднял глаза, когда Гарвей подошёл к нему, и генерал увидел слёзы в серых глазах пожилого человека, но выражение лица священника было спокойным, почти безмятежным.
— Отче. — Гарвей знал, что его односложное приветствие прозвучало резче, чем он намеревался, и попытался сделать свой короткий приветственный поклон менее резким. Он сильно сомневался, что ему это удалось.
— Генерал, — ответил священник. Он протянул руку и мягко положил её на простыню. — Мне жаль, что вас вызвали сюда для этого, — сказал он.
— Как и мне, отче. — Гарвей глубоко вздохнул. — Простите меня, — сказал он затем. — Боюсь, сегодня утром я немного зол, но это слабое оправдание невежливости. Вы…?
— Отец Жейф Лейтир. Я настоятель церкви Победоносных Святых Архангелов. — Священник мотнул головой в сторону каменного шпиля церкви на ближнем конце площади, и выражение его лица стало жёстким. — Я более чем уверен, что они оставили его здесь, по крайней мере частично, потому, что хотели оставить мне послание, — сказал он.
Глаза Гарвея на мгновение сузились, но затем он понимающе кивнул, услышав имя Лейтира. Сэр Чарльз Дойл, командовавший его артиллерией в начале кампании на Перевале Талбора, теперь был его начальником штаба. Кроме того, Дойл исполнял роль главного аналитика разведки Гарвея, и слова из его докладов о растущем движении Реформистов здесь, в Менчире, сами собой всплыли в памяти Гарвея.
«Да. Ублюдки, которые это сделали, явно хотели убедиться, что Лейтир получит „сообщение“», — подумал он.
— Боюсь, что вы, вероятно, правы насчёт этого, отче, — сказал он вслух. — С другой стороны, я полагаю, что они задумали это, как «послание» для всех нас. — Он на мгновение оскалил зубы. — И когда мы выясним, кто они такие, у меня тоже будет небольшое сообщение для них.
— Паскуаль — Архангел исцеления, генерал, — сказал Лейтир, снова глядя на прикрытое простыней тело. — Хотя, я думаю, на этот раз он простит меня за то, что я пожелаю вам всяческих успехов. — Его рука скользнула по простыне, поглаживая её, и он покачал головой. — Они не должны были так поступать с ним. — Его голос был таким тихим, что даже Гарвей едва мог его расслышать. — Они не должны были этого делать, они хотели этого сделать.
— Я думаю, что и на этот счёт вы правы, отче, — так же тихо ответил Гарвей. Лейтир снова посмотрела на него, и он слегка пожал плечами. — До сих пор я видел очень мало ненависти направленной в сторону Церкви Черис или ваших собственных Реформистов. Хотя я видел довольно много ненависти исходящей от Храмовых Лоялистов.
— Как и я, — признал Лейтир. — И я думаю, что одна из причин, по которой они это сделали, заключается в том, чтобы разжечь эту ненависть и среди нас. — Он снова посмотрел на прикрытое тело. — Тиман никогда никого не ненавидел, за исключением, возможно, тех коррумпированных людей в Зионе, и никто никогда не мог слушать его проповеди, не осознавая этого. Я думаю, именно поэтому он был так эффективен. И именно поэтому Лоялисты хотят, чтобы мы ненавидели так же горячо, как и они. Они хотят, чтобы мы набросились на них — позволили нашему собственному гневу разжечь конфликт между нами, сделать брешь ещё шире и глубже. Чтобы наша невоздержанность оправдывала их собственную.
— Возможно, вы правы насчёт этого, отче, — мрачно сказал Гарвей. — И как сын Матери-Церкви, я надеюсь, что вы и другие священники, которые выступали откровенно, сможете противостоять этой ненависти и этому гневу. Но я представляю светские власти, и в мои обязанности не входит прощать подобные вещи.