«А ещё есть Стейнейр, — подумал Гарвей. — Этот человек пугает. Это просто неестественно. Он черисиец и еретик… и я думаю, что он, скорее всего, смог бы уговорить хлещущую ящерицу есть у него из рук».
Его губы изогнулись в лёгкой улыбке, но он не был уверен, что эта мысль была полной гиперболой. Мейкел Стейнейр ни разу не извинился за раскольнический пыл Церкви Черис. Он проводил грань между Церковью Черис и Храмовыми Лоялистами в каждой своей проповеди так же непоколебимо, как и в самой первой, и никто из тех, кто посещал и слушал его проповеди, ни на мгновение не смог бы усомниться в его непоколебимой преданности этому расколу. И всё же, несмотря на всю непреклонную силу его личной веры и ожесточённое неповиновение Викарию и «Группе Четырёх», он излучал мягкость и доброту, отрицать которые могли лишь одни фанатики.
Многие эти фанатики поступали именно так, но Гарвей видел, как Стейнейр шёл по нефам соборов и церквей по всей столице. Он видел, как «иностранный архиепископ», «вероотступный еретик» и «слуга Шань-вэй» останавливался, чтобы возложить руку на головы детей и поговорить с их родителями, останавливал целые процессии, чтобы сказать слово здесь и благословить там. Должно быть, это был сущий кошмар для людей, ответственных за сохранение его жизни, потому что никто не мог гарантировать, что в этих домах Божьих не было спрятанных кинжалов.
Но он всё равно это делал. Он протягивал руки, обнимал, приветствовал. И всякий в каждом из этих соборов и церквей слышал рассказ о том, что случилось с ним в Теллесбергском Соборе. Они знали, что он знал из непосредственного и личного опыта, как легко было бы кому-то повторить это нападение. И, зная это, он всё же выбрал идти среди них, рискуя именно этим.
Архиепископы не должны были быть такими. Они должны были быть величавыми. Предполагалось, что они будут посещать свои архиепископства раз в год. Они могли отслужить мессу в соборах, примыкающих к их дворцам, но они не ходили в маленькие церкви, такие как церковь Святой Екатерины или церковь Победоносных Святых Архангелов. Они проходили мимо прихожан, как князья Матери-Церкви, которыми и являлись, не останавливаясь, чтобы подержать на руках ребёнка, или положить успокаивающую руку на больного малыша, или мягко благословить скорбящую вдову. Они распространяли постановления и правосудие Матери-Церкви, и управляли, но не подхватывали на руки грязного шестилетнего ребёнка, смеющегося и вызывающего раздражение, не обращая внимания на свои изысканно расшитые сутаны, когда отправлялись навестить один из сиротских приютов Матери-Церкви.
Корисанд понятия не имел, что с ним делать. Если уж на то пошло, Гарвей и сам не был уверен, что ему думать о Стейнейре. Он не привык сталкиваться со святыми… особенно, как он подумал более мрачно, в архиепископских облачениях.
«Конечно, он не святой — он просто был бы самым первым, кто настоял бы на этом! Но пока не появится что-то получше…»
Звук открывающейся двери вырвал его из размышлений, и его глаза сузились, когда в совещательный зал вошёл Мерлин Атравес.
Сейджин подошёл к переговорному столу и вежливо поклонился.
— Милорды, благодарю вас за то, что позволили мне поговорить с вами, — сказал он.
— Я действительно не думаю, что существует хоть какая-то вероятность того, что мы могли бы не «позволить» вам поговорить с нами, — сухо сказал Каменная Наковальня.
— Возможно, и нет. — Мерлин улыбнулся. — Тем не менее, есть видимость, которую нужно поддерживать.
— Действительно, есть. — Каменная Наковальня задумчиво склонил голову набок. — Я уверен, вы не удивитесь, обнаружив, что мы обсуждали между собой, почему именно вы хотели поговорить с нами, сейджин Мерлин. Буду ли я прав, если предположу, что вы здесь по поручению Императора и Императрицы?
— Конечно, будете.
— В таком случае, полагаю, мы должны пригласить вас сесть, — сказал граф, указывая на незанятый стул через стол от своего сына и Дойла.
— Благодарю, милорд.
Мерлин отстегнул ножны своей катаны и положил их на стол перед собой, а затем сел и сложил руки на столешнице.
— Ну что ж, сейджин, — пригласил Каменная Наковальня. — Мы внимательно вас слушаем.
— Благодарю, — повторил Мерлин, а затем слегка улыбнулся.
— Милорды, — начал он, — к этому времени, я уверен, весь мир знает, что у Императора есть свой собственный личный телохранитель-сейджин. Однако, как вы возможно слышали, я никогда на самом деле не утверждал, что я сейджин. Истина, насколько я знаю, заключается в том, что настоящих сейджинов в смысле всех старых басен и сказок не существует.