А время шло и шло. Сколько времени? Мунпа не отдавал себе в этом отчета. Он лишь помнил, что после его возвращения в караван-сарай они с Чао несколько раз отмечали Новый год. Сколько раз? Три, четыре? Неважно. Жизнь была тихой и спокойной. Чао вел себя как настоящий друг, он щедро делился с Мунпа прибылью, полученной во время деловых поездок, и тибетец откладывал деньги. Он уже приобрел в собственность хорошую самку мула. Животное прибыло из Монголии и слишком устало, чтобы возвращаться туда со своими хозяевами; Мунпа купил его дешево, и когда оно как следует отдохнуло, его цена возросла более чем вдвое. Кроме того, у тибетца было два шелковых костюма, причем один из них был подбит мехом.
Когда Чао выразил удивление по поводу того, что Мунпа не желает включать Цинхай в маршруты своих деловых поездок, тот объяснил, что ему как члену тамошней братии не дозволено жить в другом месте, поэтому лучше держаться подальше от монастырского начальства.
Это объяснение звучало более или менее убедительно. Чао сделал вид, что поверил, хотя у него и остались некоторые сомнения. Впрочем, личные дела Мунпа не интересовали китайца. Молодой человек устраивал его как работник, и Чао даже подумывал о том, чтобы сделать его своим компаньоном.
У Чао не было сыновей. Его дочь, единственный ребенок в семье, вышла замуж за писца из ямыня. Этот брак льстил тщеславию хозяина постоялого двора, но не представлял никакого интереса с финансовой точки зрения. Подобный зять не мог стать его преемником, а дочь корчила из себя тайтай[85]. Стало быть… Мунпа… как знать…
Мунпа не подозревал о планах, которые вынашивал относительно него хозяин. Наш герой чувствовал себя вполне довольным, все больше увлекаясь коммерческими делами.
События, в результате которых тибетец оказался в Ланьду, уже почти изгладились из его памяти и, как ни странно, когда им изредка случалось напоминать о себе, они вызывали у него чувство, похожее на раздражение, а то и злобу. Мунпа, сам того не сознавая, затаил обиду на бирюзу-талисман; он даже немного сердился на Гьялва Одзэра. Из-за них мирное течение ею жизни было нарушено, она сошла со своей кален и пошла совсем другим путем. И сокровище, и Учитель обманули ожидания Мунпа, который пламенно в них верил. Он рассчитывал, что они укажут ему путь, надеялся на какой-нибудь знак, на чудо… Ничего подобного не произошло. Теперь дрокпа ничего больше не ждал, да и произойди это чудо сейчас, разве он обратил бы на него внимание? Жизнь Мунпа изменилась, настолько изменилась, что его помыслы устремились в иные сферы.
И тут, наконец, свершилось чудо, которого дрокпа доселе тщетно ждал, но оно произошло там, где он не думал и не гадал.
Во время одной из поездок по стране Мунпа встретил на постоялом дворе некоего господина Тенга, торговца шерстью, мехами, мускусом и другими товарами, жившего в Ланьду и направлявшегося в гости к родным. Как-то вечером, перед тем как лечь на канг и уснуть, двое мужчин разговорились, пропустив несколько стопок водки. Они прониклись друг к другу симпатией, и Тенг пригласил Мунпа к себе, после того как он вернется в Ланьду.
Мунпа не забыл об этом приглашении и однажды пополудни оказался за столом с Тенгом; тут же стояла неизменная бутылка крепкой водки.
— Вы и вправду тибетец? — спросил Тенг Мунпа. — А я принял вас за монгола. Вы говорили со слугой по-монгольски, когда мы встретились.
— О! — ответил Мунпа. — Я плохо знаю монгольский язык. К господину Чао, у которого я живу, приезжает много путешественников из Монголии. Я слышал, как они говорят, и выучил несколько слов. Мой слуга, которого вы видели, монгол.
— Тибетец! Из какой же части Тибета вы родом?..
Мунпа охотно выдал бы себя за уроженца одного из крупных центральных городов: если не Лхасы, то хотя бы Шигацзе, Гянцзе, Гямда, но тут же вспомнил, что Чао и другие жители Ланьду знали о его сельском происхождении. Лучше было сказать правду.