В нескольких кварталах от нас, на так называемых Новых планах, была большущая поляна. Аэропланы садились на ней. И одного из них я видел вблизи собственными глазами. Он очень напоминал «кукурузник» военных лет, но был гораздо слабее и на вид очень хрупкий. Плечи и голова летчика возвышались над фюзеляжем. Мотор странно тарахтел. Но винт крутился как бешеный. И ветер от винта устремлялся к хвосту и овевал нас с братом, хотя мы стояли довольно далеко от аэроплана.
Я уважал аэроплан больше солнца и луны, больше звезд и молний. А летчик был для меня почти богом! Еще бы! Весь он был обтянут кожей, в очках, важно садился на свое место, ему заводили мотор вручную, потом он «давал газ», и аэроплан, вздрогнув, выходил на старт (это слово я впервые услышал на Новых планах).
Когда аэроплан разгонялся, то казалось, что он не только не взлетит, а попросту рассыплется на части. Но неведомая сила подымала его к небу, и он начинал летать, подобно орлу.
Нет, солнцу с ним не сравниться никогда!
Я все чаще поглядывал на небо. Вот проснусь, открою глаза и прямо гляжу на небо: нет ли там аэроплана? Или заслышу гуденье — сразу глаза в небо.
Однажды со стороны моря раздались пушечные выстрелы. Это, говорили горожане, большевики воевали с меньшевиками. Аэропланы летали над горами, и от них отделялось что-то красное, вроде порошка. Потом громыхали выстрелы. Это, говорили люди, аэроплан указывал, куда стрелять.
Обычно аэропланы летали просто так, чтобы помахать крыльями девицам Кеоновым. И мне казалось, что созданы они не для войны, а для пущего ухаживания за Кеоновыми.
Несколько лет спустя после всех этих событий к нам прилетел красивый «юнкерс». Из гофрированного алюминия. На нем сидел летчик Шпиль. Такая была у него фамилия, и он был из Германии. «Юнкерс» — аэроплан пассажирский и мог брать с собой несколько человек. Когда он садился на знакомой мне поляне, то сбегался почти весь город. Белокурый плотный летчик просил сторониться, стоял на крыле и говорил:
— Тальше, тальше!..
Моей мечтой — разумеется, нескромной — было одно: притронуться пальцем к аэроплану. Этак чуть-чуть, чуточку, едва заметно. По сравнению с бипланами, которые летали над Сухумом несколько лет тому назад, «юнкерс» казался гигантом. С одной стороны, гигантом, а с другой — статным красавцем.
А как ревел его мотор! Как он ковылял по земле, все больше убыстряя свой ход! Как отрывался от земли и как взмывал он в самое небо! Все это описать невозможно, это надо было видеть самому.
Я просыпался по утрам и смотрел на потолок. Я говорил про себя: это небо. Я находил на нем какую-нибудь точку и говорил (тоже про себя): а это аэроплан…
Небо приобрело для меня особый смысл: оно было вместилищем не только солнца, луны и звезд и всякого рода птиц, но, главным образом, простором, на котором чувствовали себя вольно мои любимые железные птицы с пропеллерами вместо головы. Главные чудеса совершались в небе…
Приблизительно в то самое время я начал строить модели аэропланов. Это было довольно просто: берешь палочку, примерно в метр длиною, стругаешь ее перочинным ножом, потом к нему посредством алюминиевых пластинок прикрепляешь крылья, хвостовое оперение, приспосабливаешь резиновый мотор (кстати, алюминия было — завались: сосчитайте, сколько кружек у мамы, бабушки и у наших соседей!). Но это не все, нужен был еще и пропеллер. Его тоже мастеришь из куска дерева, «шаг» рассчитываешь на глаз.
Крылья, горизонтальный руль и киль строились из гибкого бамбука, расщепленного на тоненькие прутики, оклеенные папиросной (рисовой) бумагой с помощью гуммиарабика. (Рисовая бумага имелась у бабушки — она же была курящая!)
После этого — то есть после того, как модель была готова, — мы с братом и ватагой друзей шли на городскую площадь и запускали ее, предварительно намотав резину, которая, раскручиваясь, заставляла вращаться пропеллер. Бывало так, что модель пролетала несколько метров и плавно садилась на траву. Но чаще запуск выглядел несколько иначе: маленький беленький аэроплан взлетал довольно высоко, потом накренялся влево или вправо и врезался крылом в землю. Крыло, разумеется, ломалось, бумага повисала клочьями — требовался ремонт.
Мне кажется, что братья Райт мучились меньше, чем братья Гулиа. К услугам Райт был бензиновый двигатель, а к нашим? Резина? Которая часто рвалась? Которую нелегко было раздобыть?
В небо, как видно, всматривались не только мы с братом, мои друзья тоже обзавелись собственными авиастроительными материалами. Сколько голов, столько различных конструкций. Один мой друг принес модель, которая лучше всего летала задом наперед.