— Да вот же вода! — сказал Нурбей, указывая на мой кувшин.
— А другой кувшин?
— Подумаешь, другой! Разбился — и все!
— Верно! — обрадовался я. — Володя, ты разбил кувшин нечаянно.
— Я? — возразил Володя. — А почему я?
— Мы же не могли разбить его вместе.
— А почему не могли?
— Маму боишься? — съязвил я.
— Нет.
— А кого же?
— Никого!
Он говорил правду. Я всегда считал, что он храбрый, что он действительно никого не боится…
— Нурбей, — сказал я, — ты подоспел вовремя.
— Я их еще встречу, — погрозился Нурбей.
Мы присели на скамеечку, которая пустовала в этот час возле чужого подъезда.
— Вода потеплеет, — сказал Нурбей.
— Нет, — возразил я. — Смотри: кувшин мокрый.
— Ну и что?
— Это значит, что вода снаружи испаряется, а внутри остывает.
Нурбей не понял всей премудрости моих слов.
— Мы пошли, — сказал я и кивнул Нурбею.
У калитки меня задержал Володя. Он сказал:
— Лицо у меня чистое?
— Чистое.
— Крови нет?
— Нет.
— Слушай, Жора: кувшин разбил я!
И он первым ступил на двор и показал маме ручку от кувшина. Она не поняла, в чем дело.
— А мы вас ждем, — сказала мама и улыбнулась.
Мы вздохнули с облегчением.
ТУМАННЫЕ КАРТИНКИ
Зеленая лужайка и полдюжины детой на ее ковре — великое дело! Какие только разговоры не ведутся здесь! Какие только проекты не рождаются именно на этом месте, именно во время жарких споров! Особенно когда самому старшему из мальчиков не больше одиннадцати…
Однажды прекрасным июльским утром все мы были заняты очень важным делом. А заключалось оно в следующем: кто дольше вытерпит действие лупы, фокусирующей на тыльной стороне руки маленькую, яркую, жалящую, словно змея, точечку?
Лупа, если не ошибаюсь, принадлежала Жене Куценко. Размера она была среднего и не очень выпуклая. У нашего отца дома имелось более солидное увеличительное стекло, которым он пользовался при чтении очень мелких и неразборчивых текстов. Вот эта лупа жалила так жалила! После нее долго орали. Особенно если мальчик не подозревал, что ему прижигают ноги ниже коленей или руки, если они заложены за спину. Должен сказать, что не лучше было, если прижигали тебе затылок. Тоже, доложу вам, порядочная пытка!
Лично я долго не выдерживал. При первом же солнечном укольчике взвизгивал и убирал руку. Володя — тот молча выносил пытку, точно Муций Сцевола. Однажды даже паленым мясом запахло.
Володя был не одинок. Дружки у него тоже были терпеливые. Один из них даже щеку прокалывал себе французской или английской булавкой — и ничего! Это у него получалось вроде фокуса…
И полагаю, что вовсе не надо быть догадливым, чтобы и без моих объяснений понять, что мы в тот день не занимались изучением свойств увеличительного стекла, что мы были далеки от Галилея и Левенгука и проблем, обусловленных изучением макрокосма и микрокосма. (Мне и до сих пор нравятся эти слова, которые впервые услышал в детстве.)
На ту пору проходил мимо нас некий молодой человек, на наш ребячий взгляд достаточно великовозрастный. Звали его Гриша. Ходил он в длинных брюках. (Верный старческий признак.) Работал механиком в биографе «Ренессанс». Раз или два он позвал меня с Володей к себе в будку и даже дал нам покрутить ручку проекционного аппарата…
Он остановился возле нас, полюбовался на наши шалости. У него были серые глаза и гладко причесанные русые волосы.
— Покажите мне ваше стекло, — сказал он, улыбаясь.
Мы передали ему лупу. Гриша подержал ее в руках, повертел, посмотрел на небо через стекло. Потом подставил ладонь под луну и сказал:
— Фокусное расстояние небольшое…
Хорошо это или плохо — мы этого не знали.
— У меня было точно такое же, — продолжал Гриша. — Тоже выпуклое. Только с одной стороны. Я достал двояковыпуклое и построил волшебный фонарь.
Мы мигом повскакали со своих мест… Как? Волшебный фонарь? А зачем он?..
Гриша тут же объяснил:
— Чтобы показывать туманные картинки.
— Как в биографе?
— Нет, в биографе картины движутся, а здесь будут как бы нарисованные. Туманные, но как живые.
Я до сих пор не знаю, зачем Гриша объяснял нам устройство волшебного фонаря, зачем ему надо было связываться с нами. Разве недоставало работы в биографе? Видно, просто хороший был парень…
Он повел нас на середину улицы, где было много пыли, добыл палочку и присел на корточки. Гриша стал рисовать той палочкой чертежи на дороге. И при этом обстоятельно объяснял: