Мальчик тяжело вздохнул и посмотрел на старые часы с треснувшим стеклом циферблата. На будильнике важно восседал большой черный паук, чинно шевеля лапками. Любой другой испугался бы и заверещал почище автомобильной сигнализации. Но не Гарри. За девять лет соседства с ними он уже успел привыкнуть и воспринимал их как совершенно нормальную часть своей обыденной жизни. Мальчик поднес часы к глазам и стряхнул насекомое с них, устояв перед желанием немедленно подбросить паука Дадли. Нет, кузена ему было совершенно не жаль, но бедное насекомое вряд ли бы выжило после этой встречи. Отвлекшись от мыслей, он перевел взгляд на циферблат: стрелки показывали без пяти семь. Что ж, значит, пора одеваться и идти на кухню, пока кому–нибудь не пришла идея разбудить его, окатив ведром холодной воды.
На лестнице послышались быстрые шаги, в нескольких местах штукатурка белым облачком спустилась на кровать мальчика. Гарри, тяжело вздохнув, открыл дверь и произнес:
— Доброго утра, тетя Петунья.
— Доброго. — Женщина с лошадиным лицом поджала губы и окинула племянника хмурым взглядом. — Иди и позаботься о завтраке, паршивец. В твоих интересах не испортить еду.
Гарри угрюмо кивнул. Войдя в кухню, он достал бекон, яйца и хлеб для тостов и принялся готовить. Сколько он здесь жил, завтрак всегда проходил именно так. Яичница с беконом, тосты с джемом и чашка с чаем. Все привычно, все отработано. Мальчику как всегда достанется совсем маленький кусочек яичницы, без намека на бекон, половина кусочка хлеба для тоста и чай из уже завариваемого ранее пакетика.
На лестнице послышался грохот, которому могло бы позавидовать стадо слонов, бегущих на водопой. Гарри предположил, что это его кузен соизволил спуститься поесть, и оказался прав.
— О, наш раб уже трудится! Давай, давай, продолжай! Твоя обязанность служить мне и развлекать. — Противно хихикая, кузен с размаха плюхнулся на стул. — Даже в день рождения у рабов нет поблажек. И подарков тоже нет. Да и кому их тебе дарить? Может, мертвой мамочке? Или папочке? Или твоим друзьям?
Гарри как–то очень яростно начал переворачивать яичницу на сковородке, стараясь сосредоточиться только на этом действии. Но слова кузена цепляли и делали больно. Возможно, потому что это была горькая правда, которую никогда не хочется признавать.
Дадли подошел к холодильнику и вытащил пирожное, которое начал тут же есть.
— Тебе такого никогда не получить… Все из–за того, что ты ничтожество! — и, звонко смеясь, он выбежал из кухни и побежал по лестнице на верх.
Гарри сжал кулаки и громко крикнул ему вслед:
— Да будь ты проклят!
Дадли неожиданно оступился на лестнице, вцепился руками в поручень, но все равно ударился коленом о ступеньку. Пирожное вообще впечаталось в стену.
Гарри звонко рассмеялся, глядя на ошеломленного кузена, который не мог до конца понять, что же все–таки с ним произошло.
Но ответа он не услышал, потому что из комнаты выбежала Петунья и упала на колени рядом с сыном, который решил, что самое время устроить показательную истерику.
— Что случилось, малыш? Как ты? Очень больно? Ты что–то отбил себе? Сломал? Вывихнул? Дадличек, успокойся! Ну, пожалуйста! Малыш, давай я тебе сегодня куплю тортик? Нет, лучше два! Только успокойся, пожалуйста, маленький мой! — затарахтела она, пытаясь погладить по голове грубо отпихивающего ее «потерпевшего».
— Это все он! — сквозь притворную истерику прокричал Дадли. — Ему не понравилось, что я смеялся, и он сделал так… ик… чтобы я оступился… Ааааааааааааа! А если бы я сломал шею? Он меня чуть не убил!!! Убийца!!!
Гарри нервно сглотнул и забыл на время о жарящейся на сковородке яичнице. Он знал, что за этим последует и постарался проглотить комок, невольно застрявший в горле. Слишком часто на него сваливались незаслуженные наказания, которые не отличались гуманизмом. Однажды он пожаловался на это школьному социальному работнику, но она оказалась знакомой тети по садовому клубу, и мальчик был признан мерзким лжецом. А когда об этом стало известно дома, то Гарри целую неделю не мог спокойно сидеть, не морщась от боли.
— Это не я, честное слово. Он просто оступился! Я ничего не делал! Я только крикнул ему! — мальчик затравленно оглянулся и инстинктивно прижался к стене.