Они — великие люди. Я их современник, я дышал с ними одним воздухом, но… Их важно ввели в гримёрку — на место выгнанных подростков — они же должны отлично выглядеть перед камерами. И что?! То есть, да, я мог, воспользовавшись толкотнёй стащить использованный носовой платок Астахова, выклянчить ватный тампон, которым счищали макияж с шеи Донцовой, но… Но, блин, дети важнее…
Прямо на окончание того неинтеллигентного диалога попадает пробегавшая мимо Инна Панкова.
— Что случилось, Эльхан? — делает она круглые глаза. — Что ты ей сделал?
— Кто эта… ммм… мадам, а? — спрашиваю.
Говорит, перспективная большая шишка по имени Полина Циторинская.
Потом, кстати, эту амазонку назначили шеф-редактором и руководителем «нашей» программы «Участок».
Стою и прихожу в себя. Мимо пробираются монтажёры с НТВ. Здороваемся. У них время позднего обеда — в конце коридора, прямо над 16-м подъездом, останкинская столовая.
Дима Кабанов, режиссёр программы «Сегодня» на НТВ, тоже идёт осторожно, почти прижавшись к стене — чтобы не попасть под каблуки редакторш. Увидел меня — обрадовался.
— Ты что тут делаешь? — спрашивает и вдруг с ужасом оглядывается. — Ты что — с ними?
И делает большие глаза.
— Нееет! Да нет! Гуляю просто, — торопливо придумываю и сразу путаюсь. — Просто жду знакомого… Поговорить с ней надо…
Солгал, потому что мне было очень стыдно.
Но я же не с ними, ведь?
Осталось минут двадцать до начала записи программы. Суматоха редакторш достигает кульминации.
Начинаю и сам паниковать. Сомнения одолевают. Подозреваю, что должна быть какая-то причина этой беготни, хоть какая-то логика. Сердце начинает колотиться так, словно носился вместе с этими девушками последние часы. Пару раз жёстко обругал себя за снобизм.
Принимаюсь разговаривать с самим собой: «Чего-то мы не сделали, парень! Что-то я не знаю!» Всё жду, вот-вот наступит провал. Не может быть всё так просто. Паникую ещё больше.
Больно кусая губы, решил подслушать диалог двух редакторов.
— Ну, помоги. Ну, помоги, — зовёт одна другую.
Диалог не получился. Вторая кивнула первой, и они вместе помчались дальше.
Бегу за ними. Нас обгоняет ещё одна девушка и останавливает тех первых двух. Слушаю с жадностью.
— Ну, помогите! Ну, помогите! — кричит и эта.
Нет, вот так: «Ну, помогиииииите! Ну, помогииииите!» Выкрикивая это, дёргается и неприлично ёрзает бёдрами. Потом бросается прочь. Те две — за нею. И я — вслед. Но вдруг все трое скрываются в женском туалете. Моё преследование заканчивается.
Бросаюсь к другой группе девушек. Аналогичные призывы о помощи и похожие телодвижения. Так они встречались и кричали друг дружке, а потом вместе убегали.
Мне становится смешно. Хотел пошутить над ними, спросив: «Девушки, вам от этого что — становится легче?» Но не решаюсь. А потом — снова накатили сомнения, страх, паника…
Время 16:50. Вижу Лёшу Федоренко, сидящего на стуле рядом со входом в студию.
— Слушай, друг, что-то здесь не то, — говорю ему.
И тут вижу вдалеке Корчагину, что-то истерично кричащую Инне Панковой, а та стоит, понурив голову, как нашкодивший ребёнок — мелко-мелко кивает и, мне кажется, тяжело сопит. Потом Корчагина поворачивается к оказавшейся у них за спиной Наталье Никоновой, тычет пальцем в Инну и в нашу с Лёшей сторону, хватается за свои светлые волосы, потом за сердце, трясёт головой — сгибается к земле, топчет ногой, размазывает на лице макияж. Руководитель Студии спецпроектов, прижимая к животу свою знаменитую чёрную сумку, отрывисто стреляет словами — словно лает — потом широко открывает рот и издаёт вопль. Честно! Честно, всё это в реальности было, только слов не расслышал — расстояние большое, но по изображаемой Корчагиной муке мученической понимаю, что требует для нас высшей меры наказания, а Никонова на это согласна.
Коллега бежит к нам. Мне становится тяжело дышать.